Юрий Гейко - Твой друг. Сборник по собаководству. Выпуск 3

Человек и собака смотрели друг другу в глаза. Собака поняла, что больше не нужна человеку.

Смятение и злоба охватили Дэна. Он увернулся от протянутой руки — скорее подальше отсюда! Он слышал, как за ним тяжело бежит хозяин. Но теперь ему не догнать Дэна. На улице Дэн остановился. Мелкими шажками к нему подходил хозяин. Сейчас его рука коснется загривка. Дэн оскалил клыки и зарычал. Он рычал, а в глазах не было злобы. Была только бесконечная тоска…

И Дэн пошел медленно, опустив голову.

Веры и Любви больше не было.

…Через год на площадке клуба служебного собаководства с ужасом и тоской смотрела на уходящего хозяина красивая черная овчарка…

Однажды в летнюю пору, прогуливаясь по берегу реки в дачном поселке, я обратил внимание на голенастую, в коротком ситцевом платье, белобрысую девочку лет восьми, которая волокла на веревочке маленького, с рукавицу, бурого щеночка, похожего на медвежоночка. Упираясь в землю всеми лапками, кутенок тащился по траве на брюхе, хрипло визжал, и в его налитых кровью глазенках-вишенках горел дикий испуг. Вслед за ним топал загорелый мальчонка лет пяти, в коротких штанишках, без рубашки и, размазывая слезы по запыленному лицу, ревел: «Пусти-и его, Катька. Пусти-и…»

Они приближались к глинистому крутояру, и я встал на их пути.

— Чего ты его тянешь! Задохнется… — заметил я, думая, что девчонка хочет искупать щенка.

— Все равно уж… — промолвила девочка упавшим голосом, а мальчонка сквозь слезы пропищал:

— Топи-ить…

— За что же ему такая казнь?

— Отец велел, — ответила девочка. — Мишутка у нас лишний…

— Отдайте его мне, — попросил я.

Девочка смахнула со щеки слезинку и передала мне веревочный поводок:

— Только он у нас еще маленький.

Повеселевший мальчик спросил:

— Дядя, а у вас есть колова?

— Есть молочко, есть, — успокоил я детей и, сняв со щенка веревочную петлю, взял его на руки и прижал к груди. Бархатистый и мягкий, щенок мелко дрожал и тихонько поскуливал, словно плакал и жаловался. Я понес его к себе на дачу, а ребятишки долго стояли, провожая меня глазами.

Принес я щенка в свою комнату, которую снимал на лето у местного жителя, пенсионера Петра Кузьмича Таранова. Пока я нес малыша, он пригрелся у меня на груди и, закрыв вишневые глазки, задремал, но когда я сунул его мордочкой в блюдечко с молоком, чихнул и, очнувшись, быстро все вылакал. Облизывая донышко, он как будто просил добавку. Я дал ему еще молока, и животик у него раздулся. Он облизал мне пальцы, замоченные молоком, и, свернувшись калачиком на мягкой подстилочке возле моей койки, заснул. Во сне он временами вздрагивал и, причмокивая мягкими губенками, тихо поскуливал.

У моего хозяина дворовой собаки в это время не было, и он намеревался приобрести для караульной службы сильного породистого пса. И поэтому, когда я подвернулся со своей находкой, Петр Кузьмич вроде обрадовался:

— Может, подойдет для хозяйства… А какой же он породы?

— Лайка, — ответил я, не моргнув, и улыбнулся. — Да что вас смущает? Овчарка более нежная и ест за двоих, а дворняжки неприхотливы. Что же касается ума и верности, то, как воспитаешь, так и будет…

Петр Кузьмич про себя хмыкнул: он мечтал о волкодаве, а я принес ему в дом не поймешь кого.

Все это лето, до октября, я кормил щенка сам и спал он в моей комнате.

Когда я садился за письменный стол, он укладывался у моих ног и придремывал, а как только я вставал из-за стола, вскакивал и следовал за мной по пятам.

Ежедневно, утром и вечером, я ходил со своим питомцем в лес. Сначала, пока он был маленьким, я носил его в широком кармане брюк, и он забавно выглядывал острой мордочкой из своего уютного теплого «логова», чем вызывал у детей веселый восторг.

Рос и креп Мишутка не по дням, а по часам и вскоре на прогулках стал бегать впереди меня так прытко, что невозможно было его догнать. Описывая вокруг меня круги, он визгливо взлаивал, а когда я пытался его поймать, отскакивал от меня, словно живой мячик, и удирал. Видно было, что эта игра доставляла ему большое удовольствие. Если же кто-либо из детей или Мария Ивановна приставали к нему с лаской, Мишутка увертывался от них и оскалившись прищелкивал остренькими белыми зубками, похожими на короткие шильца.

Видя, что щенок растет однолюбом, Петр Кузьмич заметил с явной обидой:

— Вот вы, Василий Дмитриевич, скоро уедете к себе в город, а ваш «медвежонок» нас и признавать за хозяев не будет…

— Да, да, конечно, — согласился я и, почувствовав себя неловко, разрешил Петру Кузьмичу и Марии Ивановне кормить подросшего щенка.

Мария Ивановна стала угощать Мишутку густым мясным супом, и он так к нему пристрастился, что я часто заставал его у порога кухни, где орудовала Мария Ивановна и откуда неслись вкусные запахи. Принимая от хозяев пищу, он, однако, избегал их ласки. Поест, облизнется, вильнет хвостиком — вроде как вежливо поблагодарит и… ко мне. За такое «собачье» поведение Петр Кузьмич выговорил мне:

— Видать, сколько нахлебника не корми, он все равно чужак…

— Ничего, привыкнет, — успокаивал я хозяина. — Дайте срок.

— Как только вы уедете, — сумрачно пообещал Петр Кузьмич, — я научу его уважать хозяина-кормильца. У меня шелковый будет…

Я знал, что Петр Кузьмич был сторонником строгого воспитания людей и этот свой жизненный принцип переносил и на животных.

К осени Мишутка подрос, но не столько в высоту, как в длину и толщину.

В октябре мне пришлось расстаться со своим питомцем, и признаться, было жаль оставлять его у хозяев.

Прошло несколько месяцев, и я решил проведать Тарановых. Еду и думаю о своем Мишутке: «Наверно, отвык… Может, и не узнает меня…» Но каковы же были мои радость и удивление, когда Мишутка, услышав мой голос во дворе, выскочил из конуры, взвизгнул, неистово стал крутиться вокруг меня и, подпрыгивая, стремился лизнуть руки. Я опустился на скамью возле крыльца. Пес уткнул влажный нос в мои колени и как-то необыкновенно, всем нутром глухо застонал. Казалось, что ему было радостно до боли. Я погладил его вздрагивающее упругое тело, обросшее густой светло-рыжей шерстью, и тихо, ласково сказал:

— Мишу-утка… друг мой… Да тебя и не узнать…

Был он хотя и коротконогим, но туловище — длинное и плотное, а грудь выпирала широкая, бугристая. И уши торчали, как у лайки, острые, подвижные.

Хозяева тоже были растроганы нашей встречей. Петр Кузьмич похвалил Мишутку:

— Крепкий кобелек оказался… Всю зиму на дворе. И караулит хорошо. Голосок у него звонкий…

А Мария Ивановна даже прослезилась:

— Вы только подумайте. Уж как мы его ни кормим, ни обихаживаем, а вас он встретил словно родную мать…