Борис Никольский - Белые шары, черные шары...

— Ну и смеши тогда людей.

— Ну и буду смешить.

— Ну и смеши.

— Ну и буду.

— Ну и смеши.

Рита и Решетников разом взглянули друг на друга и не выдержали — оба улыбнулись.

— Ладно, не будем ссориться, — сказала Рита. — Носи себе на здоровье что хочешь. Ты прав, это действительно не должно меня волновать.

Что-то в ее тоне насторожило Решетникова.

— Почему уж так сразу не должно волновать? — спросил он.

— Ну вот видишь, и это тебя не устраивает, — усмехнулась Рита.

Они уже вышли из института и теперь шли по заснеженной, освещенной вечерними фонарями улице.

— Рита, давай все-таки поговорим серьезно, — сказал Решетников. — Я уже устал от неопределенности.

— Чудак ты все-таки, Митя, — отозвалась Рита. — Тебя так и тянет говорить, выяснять отношения. Как будто наши с тобой разговоры способны что-то изменить. Все, Митя, решится само собой.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Решетников.

— Я собираюсь уехать, Митя.

— Как уехать?

— Уехать. Насовсем. А что ты так удивляешься?

— Да брось ты, Рита. Я же говорю серьезно.

— И я серьезно, — спокойно сказала Рита.

— Да нет, я не верю, — сказал Решетников. — Ты меня разыгрываешь.

— Можешь не верить, как хочешь, — сказала Рита.

— Да с чего тебе уезжать? Куда? Зачем?

— Помнишь, я говорила, что Боровиков звал меня в Сибирь? Я ведь не шутила тогда. Вчера я звонила ему, он говорит, что приглашение остается в силе.

Некоторое время Решетников шел молча.

— Нет, нет, — сказал он наконец. — Все-таки это не умещается у меня в голове. Даже не предупредила, не посоветовалась… Как же так?..

— А что советоваться, Митя? — Рита по-прежнему говорила ровным, спокойным голосом. — Я всегда все привыкла решать сама. Только не думай, пожалуйста, что я это из-за тебя.

— Да что тебе дался этот Боровиков? Чем тебе плохо здесь, в Ленинграде? Люди сюда рвутся, а ты уезжаешь!..

— Чем плохо? — переспросила Рита. — А чем хорошо? Ну, защищу я диссертацию, дадут мне младшего… А дальше? Всю жизнь ходить в младших? Ждать, пока помрет кто-нибудь? У нас же весь институт сплошь из одних столпов науки состоит. На меня же так всю жизнь как на способную, многообещающую девочку смотреть будут, пока не обнаружат, что я уже состарилась. Нет, Митя, участь вашей Фаины Григорьевны меня не прельщает.

— Ну, а что же этот т в о й Боровиков (неужели так мало нужно, чтобы опять ощутил он болезненный укол ревности?) тебе уже райские кущи наобещал? — спросил Решетников.

— Ну, райские не райские, а все же… Институт у них новый, люди работают в основном молодые, ценят их там не за прошлые заслуги, а за сегодняшнюю работу… Так что там все будет зависеть от меня самой. И главное, они сами верят, что многое сумеют сделать, ты бы видел, Митя, какие это энергичные ребята…

— Наверно, из тех, кто умеет носить рваные джинсы с шиком? — сказал Решетников.

— Ф-фу, Митя, — смеясь и жмурясь при этом по своей привычке, отозвалась Рита. — Не будь так злопамятен. Нет, правда, там больше возможностей для самостоятельной работы, там я буду чувствовать себя нужной, а не просто еще одним младшим научным сотрудником… Тебе, может быть, трудно меня понять, ты мужчина, кроме того, ты ученик Левандовского, с тобой считаются, тебя ценят, ты на виду, а я что ж… Я же чувствую в себе силы, способности, я не хочу всю жизнь быть на вторых ролях!..

— Еще неизвестно, что лучше, — сказал Решетников. — Быть на вторых ролях в институте Калашникова или на первых — у Боровикова. Слишком разный уровень. Боровиков, конечно, талантливый ученый, но один Боровиков — это еще не институт.

— Да не в том дело, Митя, на вторых или на первых, как ты не можешь понять! Просто там интереснее! Там же все заново! Там я буду что-то значить, я сама!

Столько уверенности, столько надежды было в ее голосе, что Решетников невольно позавидовал ее порыву. Разве он сам еще несколько лет назад не готов был поехать куда угодно, хоть на край света, лишь бы ему дали возможность самостоятельной, интересной работы? И разве не переживал он нечто подобное, когда создавалась их лаборатория? Отчего же он теперь так старательно отговаривает Риту, отчего так упорно отыскивает аргументы, чтобы разрушить эту ее уверенность, этот ее порыв?..

— А обо мне… о нас с тобой… ты не подумала? — спросил он.

— Нет, Митя, подумала… После той ночи я много думала о нас…

— И что же решила? Уехать?

— Да, Митя, нам лучше расстаться.

— Так я и знал. Я ждал, когда ты это скажешь. Но почему?

— Знаешь, Митя, я почувствовала, что все это становится слишком серьезно. Во всяком случае, для меня. А я не хочу. Хватит.

— Ты говоришь только о себе, — с грустью заметил Решетников. — «Я не хочу», «я решила», «я почувствовала»…

— Что же делать, Митя. Такой уж, видно, у меня характер. Ты ведь тоже не очень посчитался со мной…

— Рита, это же совсем другое…

— Только не думай, что я обиделась, затаила обиду. Нет, как бы я ни сердилась, что бы там ни говорила, а я бы ведь и сама так поступила на твоем месте. Кто-то всегда должен уступать. Обычно эта роль отводится женщине. Меня же эта роль не устраивает. В том-то и беда, Митя, что я бы тоже так поступила. Мы не умеем жертвовать.

— Но, Рита…

— И не огорчайся. Это быстро пройдет. Все пройдет, Митя, вот увидишь. Ты ведь никогда и не любил меня по-настоящему. Может быть, я и сама виновата в этом, не знаю, но не любил. Тебе только казалось, что ты м о ж е ш ь меня полюбить, ты только х о т е л полюбить. Но это от нас не зависит. А любил и любишь ты только одного человека. И ты знаешь кого.

Решетников молчал. Что бы ни сказал он сейчас, его возражения уже ничего не изменят. Он вдруг вспомнил, как открыл однажды, что пытается отыскать в Рите сходство с Таней Левандовской и как поразило его это открытие… Но как Рита могла теперь почувствовать это?

— Вот видишь, я все знаю, — сказала Рита. — И не спорь со мной. Я даже знала, что ты сейчас промолчишь. Я видела, какими глазами смотрел ты на Таню Левандовскую, когда она приходила в институт. Я еще тогда все поняла.

— Подожди, подожди, разве ты была тогда?

— Вот, вот, вот… Еще одно тому доказательство…

Падал сильный снег, он словно обволакивал их, словно отделял, отгораживал от других прохожих, приглушал посторонние звуки, и только Ритин голос слышал теперь Решетников.

— Ты обладаешь даром внушения, — стараясь придать своему тону веселость, сказал он. — Еще немного, и я, кажется, поверю тебе.

— Ты уже поверил, Митя, — сказала она.

— Нет, — откликнулся он. — Я все время жду, когда ты признаешься, что все это только твоя фантазия. И ты и не думаешь никуда уезжать. Скажи, что ты все это выдумала. Скажи, Рита.

Она засмеялась.

Ощущение нереальности происходящего не оставляло Решетникова. «Ты какой-то странный…» — сказала она ему однажды. Он — странный. Она — странная. Все мы кажемся друг другу странными, когда не в силах понять друг друга…