Борис Никольский - Воскрешение из мертвых

— Константин Александрович, возникло непредвиденное обстоятельство, я только что узнал о нем, — возбужденно заговорил Боярышников. — Узнал и сразу бросился к вам. Простите меня, ради бога, за вторжение, я пробовал звонить по телефону, но было все время занято, и я решил… вам ведь как научному руководителю моему тоже нужно знать…

— Честно говоря, я вполне мог бы потерпеть и до завтра, — усмехнувшись, сказал Творогов. — Кстати, и вам, Боярышников, не советую так волноваться, а то вы всю свою нервную энергию растратите до защиты…

У Боярышникова было непривычное имя — Эмиль. Эмиль Петрович Боярышников. Творогов хорошо помнил, как слегка покоробило его это сочетание, когда Боярышников — тогда еще вчерашний студент, претендующий на аспирантское место, — впервые предстал перед ним. Ведь имя тоже может кое-что рассказать о человеке, если не непосредственно о нем, то, по крайней мере, о его родителях. Может быть, стоило бы в тот момент довериться своей интуиции, внезапно промелькнувшему чувству внутреннего сопротивления, и тогда бы сейчас перед ним не маячил беспокойно этот высокий парень, а точнее сказать, молодой мужчина с нервным подвижным лицом, такой, казалось бы, взрослый и одновременно такой по-детски беспомощно-растерянный, такой самоуверенный и такой легко уязвимый. Но так или иначе, а дело в тот далекий уже день было сделано: у Эмиля Боярышникова оказались хорошие рекомендации с факультета, из научно-студенческого общества, от людей, к которым Творогов испытывал и доверие, и уважение. С тех пор прошло больше трех лет, но Творогов так и не привык, так и не смог приучить себя называть Боярышникова по имени и предпочитал обращаться к нему по фамилии.

— Да вы садитесь, Боярышников, и расскажите толком, что же такое ужасное стряслось, — постепенно смягчаясь, сказал Творогов. Кто знает, может быть, в свои аспирантские годы он сам выглядел не многим лучше, кто знает…

Боярышников опустился в кресло и, казалось, сразу почувствовал себя увереннее.

— Понимаете, Константин Александрович, — сказал он, — из достоверных источников мне стало известно…

Творогов едва удержался, чтобы не хмыкнуть. «Из достоверных источников» — ну и манера выражать сбои мысли!

— …мне стало известно, что завтра в Ленинград приезжает сотрудник из института Степанянца, приезжает специально, с целью выступить на моей защите…

— Ну и что же? — благодушно перебил его Творогов. — Пусть приезжает себе на здоровье, послушаем, что он скажет…

— Что он скажет! В том-то и дело, в том-то и дело! Мне уже известно, ч т о он скажет! Мне абсолютно точно сообщили, что он едет специально, понимаете, Константин Александрович, с п е ц и а л ь н о, чтобы выступить п р о т и в, чтобы задробить мою диссертацию!

— Да ну, чепуха какая-то! Кто вам наговорил такого? — отмахнулся Творогов. — У нас же есть положительный официальный отзыв из института Степанянца. Его сам Георгий Саркисович подписал. Что вам еще нужно? У вас, Боярышников, просто воображение разыгралось, вам отдохнуть нужно.

— Нет, Константин Александрович, нет! — воскликнул Боярышников и вскочил с кресла в сильном волнении. — Мне уже рассказали: от этого человека всего можно ожидать!

— Но вы-то, Боярышников, ему зачем? От вас-то ему что надо? Подумайте сами, — по-прежнему посмеиваясь, сказал Творогов.

— Вот этого я и не знаю, — удрученно признался Боярышников. — Сегодня полдня ломал голову, все варианты, кажется, перебрал и не могу понять: почему именно я? Почему именно моя диссертация? Я серьезно говорю, Константин Александрович: я уже навел справки об этом человеке. Это желчный неудачник и, говорят, он уже был замешан раньше в какой-то скверной истории, вроде бы до самоубийства кого-то довел…

— Бросьте, Боярышников! — сказал Творогов. — Не повторяйте чужих глупостей. Возьмите себя в руки. Когда нервные дамочки устраивают мне подобные истерики накануне защиты, я это еще могу понять, но вы же мужчина, вам это непростительно. Ну, рассудите здраво: кто же из института Степанянца, зная, что есть его официальный отзыв, потащится сюда выступать против вашей диссертации? Ведь вы же понимаете, в какое положение этот человек поставит себя. Да еще если учесть характер Георгия Саркисовича. Что-то ваши достоверные источники явно напутали…

— Да как же напутали! — в отчаянии воскликнул Боярышников. — Как же напутали, Константин Александрович, если мне даже фамилию этого человека сообщили!

— Любопытно. Ну и что же это за фамилия?

— Сейчас, сейчас. Простая фамилия, но я записал нарочно, чтобы не забыть, не спутать. Сейчас, я — сейчас… — приговаривал Боярышников, торопливо перебирая страницы своей разбухшей, уже разлетающейся на отдельные листки записной книжки. — Ага, вот! — торжествующе произнес он наконец, выхватив один листок. — Синицын! Точно — Синицын, Евгений Николаевич.

— Тю-тю-тю! Синицын?! — присвистнул Творогов. — Женька Синицын?

Никогда не любил он обнаруживать перед другими людьми свои чувства, но тут не выдержал: изумление прорвалось в его голосе.

А Миля Боярышников во все глаза смотрел на Творогова, еще не зная, как оценить это его изумление, не зная, радоваться или огорчаться оттого, что Творогов, оказывается, имеет какое-то отношение к этому таинственному Синицыну.

— Вы с ним знакомы, Константин Александрович?

Но прежде чем Творогов успел что-либо ответить, из соседней комнаты раздался голос его жены:

— Вот уж поистине: только Синицына тут и не хватало! Хотя чему удивляться — это вполне в его духе!. Я всегда говорила: чужой успех не дает ему покоя. Ручаюсь — он прочел о выходе твоей книги и у него засвербило в душе. Ты вот со мной споришь, а я всегда чувствую людей с первого взгляда, я никогда не ошибаюсь в людях…

Сколько раз просил Творогов Зою не вмешиваться в его дела, по крайней мере, при посторонних. Ее категоричность, ее ничем не контролируемые эмоциональные всплески, ее самоуверенность — никаких сомнений! никаких колебаний! — в оценке людей вызывали у него раздражение. Он знал, что Зоя никогда не любила, не выносила Синицына. Но зачем это демонстрировать перед Боярышниковым?

А Боярышников уже так и навострил уши, уже понял, что если и может рассчитывать вызнать что-нибудь существенное о Синицыне, то, конечно же, не от Творогова, а от его жены.

— Зоя, — с легким упреком сказал Творогов, — не надо преувеличивать.

— Я говорю только то, что думаю, — появляясь в проеме дверей, сказала Зоя. — Разве я не имею права высказать свое мнение?

— Имеешь, разумеется, имеешь. Только если с этим молодым человеком накануне защиты случится нервный приступ, в этом будешь виновата и ты. Человека и так запугали до последней степени, а ты еще подливаешь масла в огонь.