Борис Никольский - Воскрешение из мертвых

— Неужели легка на помине? Даже не верится, что Творогов может вспоминать прежних друзей.

— Это почему же?

— Говорят, ты больно важным стал. Вчера я звоню тебе, а мне отвечают: Константин Александрович занят, он дает интервью, — вот как! А мне, ты же помнишь, всегда было присуще преклонение перед авторитетами, приниженность, как говорил один наш общий знакомый…

Она сделала неловкую паузу, словно ожидая, что Творогов придет ей на помощь и сам подхватит нить разговора, но он промолчал.

— Кстати… — И опять она замялась, пытаясь сохранить прежний уверенно-шутливый тон, не дать пробиться сквозь него замешательству и растерянности. — Кстати… я слышала… будто он приехал… Это правда?

— Весь город только об этом и говорит, — отозвался Творогов. — Следовательно, правда.

— А ты с ним по-прежнему в ссоре?

— Что ты, Валечка, какие слова! — сказал Творогов. — Мы с ним никогда не ссорились. Ссорятся знаешь кто? Девчонки-первокурсницы. А серьезные люди расходятся из-за несовпадения взглядов, понятно?

— Я вот что, Творогов, хотела попросить, — сказала она, никак не отзываясь на его шутливый тон, — только не удивляйся, пожалуйста, Творогов, и обещай, что выполнишь мою просьбу…

— Постараюсь, — сказал он. — Если это окажется в моих силах, Валечка.

— Окажется, Костя, окажется. Я знаю: Женька обязательно захочет увидеть тебя… Не перебивай, я знаю, он непременно появится у тебя. Так ты дай мне тогда знать, где он остановился, ладно?

Вот так так! И еще просит не удивляться!

Он-то был свято убежден, что никто так старательно не станет избегать встреч с Синицыным, как Валечка Тараненко. У нее были все основания, чтобы не желать попадаться ему на глаза.

— Правда, правда, Творогов, мне это очень нужно! Понимаешь: очень! — горячо произнесла Тараненко, видно, по-своему истолковав его молчание. — Мне с ним п о г о в о р и т ь надо. Нет, — тут же спохватилась она, — ты только не думай — не о т о м. То давно уже кончилось, прошло…

«Если бы т о давно кончилось, ты бы не звонила сейчас, Валечка Тараненко, — подумал Творогов, — ты бы не звонила…»

— Жизнь все расставляет по своим местам, как это ни грустно, Творогов… Синицыну такая, как я, ведь, и верно, не нужна была. Ему дай-то бог со своим характером справиться, зачем ему еще один характер, правда? Так что все верно, Творогов, все правильно: каждая женщина получает такого мужа, какого заслуживает… Лена заслужила своего Синицына, тут все безошибочно…

— Какая Лена? — спросил Творогов.

— Ты что — притворяешься? — пораженно отозвалась Валечка Тараненко. — Т в о я Лена. Нет, ты что, правда ничего о ней не знаешь?

— Почему же не знаю… — смущенно пробормотал Творогов. — Я слышал, будто она вышла замуж… вроде бы уехала…

— Будто! Вроде бы! — торжествующе передразнила его Тараненко. — На какой планете ты живешь, Творогов? В каком измерении? Или ты совсем замариновался в своих колбах? Я-то еще надеялась, признаюсь, выведать у тебя что-нибудь о Женьке, а ты… Неужели ты и правда ничего не знал? Фу, стыд какой! Это же целая история! Нет больше Лены Куприной, есть Лена Синицына. Ты что молчишь, Творогов! Ты очень расстроился? Прости, если я тебя огорчила.

— Да что мне расстраиваться, что огорчаться! — сказал Творогов. И действительно — что ему горевать теперь, спустя столько лет! Но все-таки… Все-таки щемящая, запоздалая ревность, причиняя боль, коснулась его сердца. — Я только рад за нее.

— Ты рад за нее, я рада за тебя, они рады за нас, мы все рады друг за друга — как все хорошо получается, правда, Творогов? Так ты не забудешь свое обещание?

— Нет, не забуду. Ты-то как живешь, Валечка? Ты ничего о себе не рассказала.

— Это отдельный разговор, Творогов, это совсем иная повесть, и далеко не самая веселая… Живу, работаю. Тут недавно я совсем было собралась заглянуть к вам, да побоялась, что это окажется чем-то вроде посещения пепелища… Как-нибудь в другой раз. А сейчас главное, не забудь, о чем я тебя просила, мне это очень важно…

— Не забуду, — повторил он.

Когда Творогов вернулся в лабораторию, там его терпеливо дожидался Боярышников.

— Ну как, поговорили? — спросил Миля.

— Поговорили, — отозвался Творогов рассеянно. — Поговорили…

— Ну и что? Как он? — оживился Боярышников.

Творогов некоторое время непонимающе смотрел на Милю. Потом махнул рукой и рассмеялся:

— Да ну вас, Боярышников! Честное слово, с вами еще до защиты в сумасшедший дом угодишь!..

Когда Лена Куприна впервые появилась у них в лаборатории, она ничем не привлекла к себе внимания Творогова.

Это была тихая, застенчивая девушка, бледная той особой, почти болезненной бледностью, которая бывает свойственна детям, выросшим в Ленинграде, в старых его домах, в квартирах, выходящих во дворы-колодцы, где никогда не появляется солнце. Глядя на нее, можно было без труда догадаться, что она относится к тем людям, для которых одиночество куда более привлекательно, чем любая самая веселая компания, а время, проведенное наедине с книгой, дороже любого другого занятия. Веяния моды, казалось, обходили ее стороной, и даже пятилетнее пребывание в университете, студенческая жизнь ничего не изменили в ее облике, в ее манерах и привычках: она оставалась все той же аккуратной, робкой школьницей, которой пришла на первый курс. Было ли тут влияние родителей, по-видимому, упорно продолжавших считать ее девочкой, ребенком, или сказывался собственный характер, защищающийся от всего незнакомого, непривычного, трудно сказать. Только и в институте в первый раз она появилась в коричневом простом платьице, мало чем отличавшемся от школьной формы, с пушистой косой, переброшенной на спину.

К тому времени, когда Лена Куприна стала работать у них в лаборатории, у Творогова уже сложились вполне определенные, ровные отношения с Зоей, его будущей женой. С Зоей он познакомился еще в университете, на студенческой стройке, во время летних каникул, между первым и вторым курсом. Нет сомнения, тогда они были влюблены друг в друга, но их влюбленность была ровной, безоблачной, ясной, без вспышек ревности, без временных раздоров и отчаяния от этих раздоров, без выяснения отношений, без долгих разговоров и поздних телефонных звонков, без внутренних мучительных колебаний, без всего того, что испытал Творогов потом, когда в его жизни появилась Лена Куприна. Впрочем, может быть, в университетские времена спокойная ровность их отношений с Зоей объяснялась тем, что едва ли не всю его эмоциональную энергию тогда поглощала дружба с Женькой Синицыным. Эта захватившая их обоих, по-юношески возвышенная полудружба-полулюбовь возникла, когда они оба были еще десятиклассниками, и владела потом Твороговым в течение нескольких лет. Где только не бродили они с Женькой целые вечера напролет! О чем только не говорили — теперь и не вспомнить даже! А иной раз и молчали, и только шли рядом, и одного этого уже было им достаточно. Дня не проходило, чтобы они не виделись. Именно дружба Творогова с Женькой оттесняла его влюбленность в Зою на второй план, и потому еще тогда, в университете, Зоя, едва познакомившись с Синицыным, уже не выносила его. Может быть, как раз поэтому, занятая своей неприязнью к Синицыну, лишь в нем одном видящая своего противника и соперника, Зоя далеко не сразу угадала, почувствовала, что Творогов увлечен другой женщиной.