Галина Николаева - «Гибель командарма» и другие рассказы

— И поучу! — сказала Валька.

Все двинулись в кухню, отвесили сорок граммов манки и стали варить кашу. Пока каша варилась, Валька волновалась и презирала себя за то, что волнуется: «Было время, в разведку ходила, спокойная, как дерево. А теперь из-за каши переживаю, как последняя психопатка…»

Когда каша сварилась, Василий Васильевич сказал:

— Сто пятьдесят грамм. Больше не потянет. Кашу положили на весы и стали взвешивать.

— Сто пятьдесят мало, — сказала Вера и добавила гирьку в сто семьдесят.

— Мало.

— Сто девяносто.

— Мало.

— Двести!

Чаша весов закачалась и уравновесилась. Валька засунула руки в карманы и торжественно сказала:

— Ну как, Василий Васильевич, научились варить двести грамм каши из сорока грамм манки?

Ей не пришлось вдоволь насладиться своим торжеством потому, что ее вызвали к начальнику терапевтического отделения. Начальник терапевтического отделения Нина Алексеевна, молодая, голубоглазая, всегда по-докторски спокойная и ласково строгая, казалась Вальке идеалом женщины.

— Пойдемте, Валя, — сказала она и повела Вальку в язвенное отделение. — Вот смотрите!

Язвенники, которые обычно сидели на балконе или бродили по парку, на этот раз лежали в постелях в странных и напряженных позах.

— Это все наделали ваши вчерашние фрикадели, Валя, — тихо сказала Нина Алексеевна.

Валька оторопела от неожиданности.

Они вернулись в кабинет начальника отделения. Все здесь было бело — стены, шкафы, тумбочки, занавеси. Большой букет ярко-розовых роз ронял на белую скатерть лепестки, похожие на раковины.

— Валя, уже второй раз вы даете больным недоброкачественный ужин. Я вынуждена доложить полковнику.

— Но пробу ужина берет дежурный врач.

— Вы прекрасно знаете, что на вкус не всегда можно дать заключение о качествах. Очевидно, у вас неправильно хранится мясо.

— Нина Алексеевна, мясо хранится в леднике.

— Я знаю одно, Валя, — все больные утверждают, что мясные изделия за ужином имеют совсем иной вкус, чем за завтраком.

В кабинет вошла врач отделения Мирра Викторовна и напустилась на Вальку:

— Безобразие! До тех пор, пока у нас не было общегоспитальной диетсестры, все было в порядке. С вашим появлением у нас одна неприятность за другой. Вы вызвали обострение процесса у большинства язвенников. Вы скажите, что вы делаете целыми днями? Из кухни в кухню бегаете? Пробы снимаете? А? Пробы снимаете?

Валька молчала.

Чувство справедливости было ее шестым и самым основным чувством. Именно оно определяло ее поведение. Валька считала, что на нее кричат справедливо, так как она отвечала за питание.

Она молча выслушала все обвинения, молча вышла из кабинета и села на скамью у фонтана.

«Что же это? Что случилось с фрикаделями? Почему больные жалуются, что у мясных изделий за ужином иной вкус, чем за обедом? Мясо хранится правильно. Фарш заготовляется непосредственно перед горячей обработкой. В чем же дело? Пробу ужина брал дежурный врач. Он не сделал никаких указаний».

Мимо Вальки прошла операционная сестра, и вид у нее был такой гордый, стерильный и хирургический, что Валька почувствовала острый приступ зависти.

«Эх, была когда-то и я человеком… Хирургом собиралась стать, в операционной работала, а теперь… — Валька взглянула на свою изуродованную руку. — Стала я теперь ни рыба, ни мясо, ни повар. И все меня теперь презирают…»

К ней опять подошел Вано и сел рядом:

— Я вечером ходил, пел «Сулико» и думал о вас, Валечка. Луна был большой, а вас не был нигде.

Валькины тапочки протерлись, и в дырку виднелся ноготь большого пальца. Этот маленький, розовый ноготь переполнил сердце Вано жалостью и заботой.

Вано пытался выразить эти чувства, но слова получались глупыми. Вано понимал это, мучился, но не видел другого выхода и продолжал говорить с мужеством отчаяния.

Валька слушала и думала: «И чего он ко мне цепится, не было мне печали? Луна, Сулико — какие все глупости! И весь он какой-то психоватый. Очень глупый, наверное. И за что только ему ордена понадавали?»

— Ах, Валечка! — говорил Вано. — Какой у вас черный брови! Ваша мама не была грузин?

— Моя мама не была грузин, — сердито ответила Валька. — И почему вы все время машете руками и все время ходите туда-сюда, если вам велено лежать? Вам надо не о Сулико думать, а о том, чтобы скорее поправиться и вернуться на фронт. Вы есть вредитель своего здоровья. Вот вы кто!

Отчитав под горячую руку переполненного лучшими чувствами Вано, Валька пошла в кухню, рассказала о событиях в язвенном отделении, провела беседу о язвенной болезни, проверила хранение мяса и заставила вымыть всю кухню раствором хлорной извести.

Минога была очень взволнована.

— Ох, что же это такое?! Господи! Да с чего бы это? — говорила она, всплескивая красивыми обнаженными руками. — Я так разнервничалась, что все из рук валится! Девочки, мойте чище! Уголки все повыскребем, все хлоркой перемоем, будь надежна, Валечка, все сделаем!

Из пекарни привезли хлеб, он оказался непропеченным. Валька его не приняла и поехала в пекарню ругаться с пекарями.

Пекарня находилась в восьми километрах от госпиталя. Обратно Вальке пришлось идти пешком. Она сняла тапочки, чтобы они окончательно не развалились, и шла, шлепая босыми ногами по пухлой дорожной пыли.

Она прошла весь Нальчик и пошла к курортному местечку Долинску, где помещался госпиталь. Она шла прекрасным парком, который тянулся километры и переходил в дикие кабардинские леса.

В парке росли красивые незнакомые деревья, цветущие кусты, а между ними белели статуи и виднелись скамейки. Все было очень красиво, но Валька шла и думала о любимой северной реке Пижме и о родных таежных лесах. Там густо стояли тонкие сосны и темные ели, многолетние залежи валежника в непроходимой чаще прорастали травой и папоротником, но стоило ступить на них, как трухлявая древесина проваливалась под ногами, и ноги уходили в нее по колено.

Весной по берегам Пижмы белым цветом цвела черемуха, а осенью алела рябина. В лесу было так много грибов, что за ними ходили с мешками, росли также земляника, черника, брусника, из брусники бабка делала брусничную воду, которую Валька любила больше всех напитков.

В крохотной деревушке на берегах Пижмы Валька прожила до самой войны. Она жила с братом и бабкой на пенсию, которую им давали за то, что их отец был одним из первых коммунистов села. Отец и мать Вальки были убиты кулаками, когда Валька была еще маленькой. Бабке было более ста лет, и тело у нее было сухое, черное и крепкое, как вяленая рыба. Она была родом из соседнего Уренского района и рассказывала Вальке, что раньше в этих местах было много староверов, ссыльных.