Галина Николаева - «Гибель командарма» и другие рассказы

Все ушли, но Ваню Альвик не пустила.

— Возьми у меня букет. — Она жалобно посмотрела на него.

— Но это твой букет. Куда же я его дену? У нас в палатке мальчишки ощиплют все цветы.

— Нет, ты возьми. Или знаешь что…

— Доктор, что с Альвик? — спросил Митя.

— Перенервничала. Вы знаете, у девочек в таком возрасте обостренная впечатлительность. Это обычно!

— Ей одиннадцать лет! Какой же это «такой» возраст?

— Но она — татарочка! Они формируются раньше. Слишком большая дневная нагрузка — и физическая и психическая.

«А я еще заставил ее дежурить ночью!» — подумал Митя и от сознания неверного поступка сморщился, как от боли. «Взялся быть начальником лагеря, так будь таким, как полагается! — думал он, досадуя на себя. — Вот, плачет девочка». Он вспомнил, как она «наряжалась для сосен», как «ела лес», и снова сморщился. «Они же как цыплята! Нежные. А я с ними по-партизански! Ах ты черт!»

К нему подбежал Ваня.

— Альвик хочет проситься в город. Она скажет, что у нее болит нога, но это неправда! Она беспокоится за маму. Ее нельзя не пустить.

Митя рад был загладить вину.

— Я сам отвезу ее. Мы поедем на грузовике. И ты собирайся, поедешь в охотничий магазин за удочками.

По дороге Альвик развеселилась.

Теперь, когда встреча приближалась, Альвик уже казалось, что ничего страшного не могло случиться. Просто задержали на работе! Какая она глупая — сразу испугалась, как маленькая!

Улицы были и знакомыми и новыми.

Покрасили забор у сада, поставили новый киоск и еще сильнее разворотили мостовую, которую давным-давно ремонтируют.

Вот наконец знакомый дом, асфальтированная площадка перед домом. На ней так удобно играть в классы!

— Здесь! Здесь! — Альвик спрыгнула с грузовика.

В глубине двора палисадник, огороженный невысоким забором, а в палисаднике белый дом с полуподвальным этажом.

Знакомые занавески с вышивкой ришелье чуть колышутся на окнах.

Все выглядит спокойно и привычно. Ничто не изменилось.

Альвик легко вскочила на перекладину забора — теперь ее голова оказалась вровень с подоконником.

«Что там внутри? Все ли хорошо?»

Из глубины комнаты донесся голос отца.

Альвик не разобрала слов, но уловила интонацию и сразу радостно вздохнула.

Отец говорил тем смеющимся, играющим голосом, который появлялся у него только в самые веселые минуты.

Альвик хотела бросить в окно букет, но сразу возник другой план. Она спрыгнула с забора, открыла дверь своим ключом и вошла в прихожую.

В лицо повеяло домашним запахом. Пахло кофе, геранью, еще чем-то непонятным, но знакомым с детства.

Альвик вошла в столовую. Дверь из столовой в спальню была закрыта.

Стояла тишина.

В комнате было полутемно, но Альвик различала знакомые вещи.

Все как всегда.

Большой буфет с цветными стеклами, диван, этажерка. На окне «бабушкина чашка».

Бабушка давно умерла, ее синяя с золотом чашка все еще называлась «бабушкиной» и считалась семейной драгоценностью.

Глаза Альвик привыкли к темноте, и она увидела на дне чашки желтый след и присохшие чаинки. Эти присохшие чаинки встревожили бы Альвик, если бы она не слышала веселого голоса отца. Двигаясь на цыпочках, она принесла из кухни кувшин с водой и поставила в него букет. Землянику высыпала в сахарницу, а букетики и стрекозу выложила на блюдца для варенья. Ну, вот! Все готово! Как они удивятся! Сейчас они выбегут из комнаты. Отец подбросит ее к потолку, а мама будет смеяться и гладить ее волосы. Втроем они сядут пить чай с земляникой. От радостного возбуждения Альвик захотелось визжать. Чтобы удержаться, она зажмурилась и присела. Она повернула выключатель, комната осветилась, и сразу выступила и пыль на буфете, и грязь на полу.

В дверях показался отец. Его китель был расстегнут, красное лицо казалось вздувшимся. Он увидел Альвик, но лицо его выразило не радость, а раздражение и непонятный испуг.

— Кто это? Ты? Зачем ты здесь?

— Я приехала в гости. Где мама?

— Мама в Балахне у тети Лизы. Подожди!

Но Альвик уже была в спальне.

Спиной к письменному столу стояла белая, большая, чужая женщина. Она была похожа на кенгуру — у нее была очень длинная и толстая шея, узкие плечи, низкие, широкие бедра.

Ее согнутые в локтях руки с обвисшими кистями походили на лапки кенгуру.

На руках блестели браслеты, а ногти алели, и казалось, что с рук капает кровь.

Альвик стало страшно и гадко. Она повернулась к отцу.

— Мама?.. Мама здорова?

— Мама здорова. Не кричи так. — Отец застегивал китель и не мог попасть пуговицей в петлю. — Зачем ты приехала?

— Я беспокоилась. Никто не приехал. Я думала, что-нибудь случилось.

— Да, да. — Отец потер ладонью затылок. — Сегодня воскресенье… Но я был занят. Видишь, мы работаем с Мальвиной Стефановной.

— Я могу быть свободна? — спросила женщина.

— Да, да. Одну минутку. Пожалуйста. — Отец казался растерянным.

Альвик вышла в столовую.

Все получилось не так, как думалось. Скользкой, мышиной походкой прошла женщина.

— Альвик, — сказал отец, — там в кухне есть суп. Ты того… Разогрей себе. Я должен уйти. Я вернусь поздно.

Только сейчас он увидел букет и землянику.

— Это твое богатство? Молодчага! Ну я думаю, ты тут не будешь скучать.

Уходя, он дал ей шоколадную конфету в серебряной бумажке.

Альвик жалко и благодарно улыбнулась.

— Когда приедет мама?

— Завтра. Тетя Лиза немного прихворнула, и мама уехала к ней.

Значит, ничего не случилось. Почему же не уходит ощущение беды?

— Ну, я пошел. Не гаси огонь в прихожей.

Он вышел… Тихо…

Какая тяжкая тишина в квартире. Земляника осталась нетронутой. А стрекозу никто не заметил!.. Альвик пальцами погладила золотую спинку, ей хотелось утешить стрекозу. Букет на столе горит, как костер. Почему на него тяжело смотреть?

Альвик вошла в спальню. Где мамин старый серый халатик? Уткнуться в него лицом. Халатика нет. Увезла с собой. Альвик зажала в руке конфету — эта конфета для нее была доказательством благополучия.

Альвик никогда не рылась в отцовском столе, но сегодня, сама не зная зачем, выдвинула ящик. Галстуки. Очешник. Портсигар. Другой ящик. Серебряные бумажки от конфет. Много бумажек. А глубже?.. Глубже — кулечек с шоколадными конфетами, с такими же, как у нее в руке.

Они ели конфеты — папа и эта кенгуру.

Дорогие конфеты, которых мама никогда не покупает для себя и очень редко — по одной штуке — покупает для Альвик.

Альвик села на кровать. Она пыталась разобраться во всем.

Ничего не случилось. Папа и эта женщина ели дорогие конфеты. Вот и все. Почему же об этом стыдно думать? Почему же надо скорее, скорее забыть об этом, чтобы не заплакать, чтобы…

Кто-то постучался, и она пошла открывать. Вошел Ваня.