Галина Николаева - «Гибель командарма» и другие рассказы

Я снова юркнула в постель, и сквозь перемежающуюся дремоту следила, как бесшумно двигалась Татьяна Петровна. Она умылась, оделась, приготовила завтрак для детей, накрыла на стол и стала нарезать капустный пирог. Она расстелила на столе рушник с алыми петухами и стала бережным, даже любовным движением заворачивать в него кусок пирога.

«Берет с собой завтрак, — подумала я, засыпая. — Но как смешно заворачивает, бедняжка. Мы и над папиным юбилейным тортом с циклотроном из крема так не тряслись!»

Перед уходом Татьяна Петровна разбудила меня:

— Вставайте, завтракайте и идите ко мне на ферму. Там полустанок рядом. И видно из окна поезда издали…

Утренняя метель задержала меня в Топатихе еще на сутки.

Вечером меня вызывала по телефону Москва.

— Ты что, с ума сошла!.. Малашка-колхозница! — кричал в ярости Борис. — За гипероны хвалил не кто-нибудь — Великий Молчун! Диссертация у нас в руках. Оцениваешь?

Я молчала.

Потом тихо спросила:

— Кому ты отдал второй билет на сессию академии?

— Кладу на соседний стул. Принципиально. Я их так выпрашивал. И потом — они именные. Нет! Опоздать и на совещание и на сессию из-за примитивной метели!.. Заехать в какую-то Топатиху! Это надо уметь!

— Ну вот я и сумела.

Я почему-то засмеялась и добавила:

— На доклад Глобы я не опоздаю.

— Понятно. Тоскуешь по нищете и безвестности физиков-экспериментаторов? Сперва надо пресытиться известностью и богатством теоретиков. А уж потом…

— Ладно, пресыщайся в одиночестве.

— Что ты делаешь второй день в своей Топатихе?

— Изучаю колхозную действительность.

— Ну, и какая она?

— Непересекающаяся.

— Не понимаю.

— Непохожая на нашу. Движется на параллельных непересекающихся плоскостях.

Женский скрипучий голос врезался в разговор:

— Топатиха!.. Топатиха!.. Принимайте график вывозки удобрений… Навоза…

Москву отключили.

Я передала трубку секретарше и вышла.

Под ногами пели снега, на губах я ощущала вкус ключевой воды, а из головы не уходили слова Татьяны Петровны: «Своего человека только на своей дороге и встретишь».

Яркий день с первой капелью.

Припекало на солнце, а от снегов тянуло холодком. И две струи сливались в воздухе.

Открытая солнцу снежная полянка в лесу (как песок на взморье) вся в мелкой зыби, но не волнистой, а в круглых луночках, словно часто-часто переступали здесь мелкие звериные лапки. Но это не зверьки, это солнце наследило лучами-лапами, это лунки от лучей, следы лучей частые, как соты, округлые, остались на снежной полянке.

Так начал таять и оседать снег.

Весь день был ярок, лучист.

…Я сидела на террасе, следила за течением дня. Вечером — час белого неба. Голубизна с него ушла. Может быть, пала на снега? Небо блекло и таяло, а белизна снегов стала отдавать твердой просинью.

На светлеющем небе все отчетливее и гуще чернели кроны сосен и все яснее вырисовывалась тончайшая ретушь оголенных березовых ветвей. И над черными соснами небо было светлей и бледней, прозрачней твердой просини чистых снегов.

Низко пролетали к западу большие черные птицы, тяжело махая крыльями.

На таком светлом небе, запутавшись меж черными ветвями двух сосен, зажглась первая большая звезда.

Загорелись ранние фонари, и от этого небо стало еще прозрачнее, снег еще синее, и отсветы от фонарей на просини снега еще казались розоватыми, как свет зари.

И тогда опять низко пролетели большие черные птицы, тяжело махая крыльями, полетели к западу на гнездовья и слились с угольной чернотой леса.

Снег делался все синее, круги от фонарей на нем наливались желтизной, лес загустел.

Яркий день с легкими, прозрачными, резкими облаками на лучистой голубизне неба.

Рябь на полянке стала глубже, грани резче. Уже не мягкие лапы зверей, а соты. И уже ощутима их слюдянистая хрупкость.

Краски леса чисты, легки — от яркости неба и белизны снега всюду чуть белесый отблеск, смягчающий все другие краски.

Стволы берез не так ярки, как снег. Днем были темнее, чуть серее. Но к вечеру голубизна неба опять пала на снега, померкло белое сияние, и березы стали тянуться, как руки снега, и стволы их у начала сливались с осевшими сугробами. И как хороши они были на снегу, как он, голубовато-белые, снегом рожденные!

Небо, уронив голубизну на снега, стало легче, невесомее, прозрачней. И в вечерний час белого неба снова деловито с востока на запад летели большие черные птицы и терялись в гнездовьях, в черной гущине сосен.

Максим [3] М. В. Сагалович — муж писательницы, драматург, в это время находился в Чехословакии. далеко.

Нам плохо по отдельности…

Отчего мы не понимали очевидного в годы культа Сталина?

Две причины: слепота и страх. Подсознательный страх разочарований…

Слепота и страх усугубляли друг друга.

Один писательский девиз отныне и навеки: «Ни слепоты, ни страха!!!»

Теплый и облачный день. Плюс 5°.

Ростепель. Снег раскисает. Лепня и дождь. Впервые оттаяла кора сосен, и влажные стволы стали почти угольно-черные до середины.

День угольно-черных стволов.

Блистательный день.

Эмалевое, без единого облачка небо.

Солнце, морозец, шелушение сосен. Солнце уже теплое, а ветер не сильный, но северный, крепит мороз. С крыш первая капель, а снега еще чисты и пышны. И тени деревьев на них почти трехмерной четкости.

Подует ветер, и полетят с ветвей остатки снежных шапок, рассыплются на лету в сухом и морозном воздухе в серебристо-белую пыль.

Полетели первые желтые чешуйки с обсыхающих стволов.

Оттаявшие было стволы снова сухи, но омоложены — странно светлы и нежны. И тот же светлый тон хвои, который бывает лишь в марте. Светло-зеленый, как бы даже чуть желтоватого оттенка. Но это желтизна цыплячьего пуха, желтизна новорожденности.

Так же чуть в желтизну впадает зелень только что проклюнувшихся листьев.

Умытые и обсохшие, помолодевшие сосны.

Сухие, просветленные, праздничные сосны на нетронутых снегах, и тени на снегу от этих сосен, от летящих птиц отчетливы.

Снежный блеск, нежность осветленной хвои, сухость светло-песчаных стволов, шелушение сосен и четкие, трехгранные тени на белом нетронутом снегу.

Отчего появляется перед весной этот чудесный осветленный тон сосен?

Светло-песчаные золотистые стволы и дивный осветленный тон хвои — та юная зелень со сквозною прозолотью, какая бывает у тонкой золотой пластинки.