Вера Щербакова - Февраль - кривые дороги

— Попроси, папанька, хозяина белой кобылы, чтобы он тоже ехал, — пришла на помощь отцу Клава.

— Верно предлагает дочка, знамо, пусть едет, а то пробьешься с жеребцом до ночи, — заговорили вышедшие на крыльцо зрители. — Тимофей, сделай милость человеку...

— Да нет, мне не к спеху, я бы чайку еще попил, — затянул было владелец кобылы, но на него насели всем миром, и он уступил.

За кобылой нога в ногу зашагал Листик.

— Кланя, Настенька! — закричал Константин Петрович что было мочи. — Поехали, поехали!

Девушки на ходу прыгнули в телегу, как бы соревнуясь в ловкости.

Настя села поудобнее, прислонилась спиной к подруге, вытащила записную книжку с карандашом. На чистой странице в клеточку она поставила число и год и, чуть подумав, стала писать:

«Какой сегодня длинный-предлинный день! Все едем и едем с моей несравненной мудрой подружкой Клавой. Побывали на трех вокзалах, народу повидали уйму, а теперь трясемся на телеге, и я вывожу каракули. У меня такое впечатление, точно все то зло, выпавшее на мою долю в этом году, пережито не мною, а какой-то другой девчонкой, не всегда уравновешенной и, может быть, чрезмерно влюбчивой. Но не стану осуждать ее. Что было, то было.

Я сказала «мудрой Клавой» не случайно; это она предложила мне это путешествие, пообещав излечить все мои «болячки». Ее расчудесный отец, коняга Листик с дурным характером, цветущие поля, обрамленные вдали зубцами лесов, запах дегтя от колес — все отодвигает меня от прошлого, все врачует...»

Настя поставила многоточие, захлопнула книжку.

— Константин Петрович, — обратилась она к отцу Клавы, — можно попросить у вас вожжи, самой поправить!

Константин Петрович ответил, что он со всей душой, тем более что Листик к таким сменам равнодушен. Настя пересела на передок, взяла в руки вожжи. Вся поза ее выражала удовольствие. Листик бежал трусцой, больше от нее ничего не требовалось, хотя Настя покрикивала:

— А ну, наддай, — и, скосив лукавые глаза в сторону отца Клавы, назидательно добавляла: — Соображай, кого везешь!

Деревенька просыпалась с восходом солнца. В утренней тишине далеко разносился напев рожка. Сначала как будто лилась с небес серебристо-хрупкая песня жаворонка, потом начинали трубить лебеди, то ли прощаясь, то ли готовясь спуститься на землю. Торжественные, гортанные звуки плыли в вышине где-то рядом, совсем близко, стоило чуть поднять голову, и вот они величаво машут крыльями — снежно-белые дикие птицы!

Настя вставала с постели, подходила к небольшому оконцу летней половины избы; в лазурной глади неба пусто, ни единого облачка, а звук отлетал все дальше и дальше.

Крепкая на сон Клава спала и ничего не слышала.

Спустя несколько минут с топотом и мычанием проходило колхозное стадо коров, за ними жались овцы, все как на подбор в черных шубах.

Давно знакомая Насте картина. Вспоминалось прошлое, как им хотелось когда-то с матерью иметь корову, ходить с подойником на полдни, вечером разливать по кринкам парное молоко, пахнущее разнотравьем.

Стадо прошло, но спать уже не хотелось. Мать Клавы гремела на крыльце рукомойником.

Настя подошла к зеркалу, висевшему в простенке, обрамленному деревянной рамкой с двумя загогулинами наверху. Внимательно посмотрела на свое лицо и осталась довольна им: загорела, посвежела, значит, отпуск проходит правильно. И что, пожалуй, приятнее всего — волосы заметно пошли в рост с тех пор, как она, послушавшись совета Евдокии Никифоровны, стала ходить с непокрытой головой.

— И-и-и, милая, кого стесняться-то в нашей деревеньке, да и было бы из-за чего, а солнышко-батюшко — оно целебное!

Лучи солнца уже заливали весь горизонт, из багрового превратив его в светло-оранжевый.

Захватив кусок хлеба с зелеными перьями лука, записную книжку с карандашом, Настя шмыгнула во двор, а там за речушкой, в нескольких минутах ходьбы от деревеньки, — лес и полное одиночество.

В лесу куковала кукушка. Настя не считала, сколько. С детства не верила лукавой «бездомнице», как называла птицу мать за легкомысленное отношение к своему потомству.

Углубляясь все дальше по неширокой просеке в березняке, в прорезь которой легкой, червонного золота дымкой падали отвесные лучи солнца, Настя спешила к полукруглому озерцу, налитому вровень с берегами. Тут был у нее любимый бугорок, где она, устав бродить по лесу, садилась отдохнуть и от ходьбы и от своих размышлений. В озерце в великом множестве росли белые восковые лилии на длинных полых трубочках, а однажды опустилась пара уток и принялась бойко нырять в воду, смешно выставляя лапки с хвостом и держась в таком положении довольно долго. Присутствие Насти их совершенно не беспокоило, они, знай себе, чем-то лакомились.

Отступив на несколько шагов от озера, стояли дородные, очень пропорциональные ели с густыми ветвями до самой земли. Насте почему-то всегда казалось, что под такими елками обязательно должны ютиться лесные зверушки. Ей, правда, не пришлось никого увидеть, зато прибрежная жительница, небольшая зеленовато-серая лягушка, сама свела с ней знакомство. Она уселась напротив Насти, любопытно тараща на нее свои выпуклые глазенки. Настя попробовала встать и пойти, лягушка попрыгала за нею.

— Ох, тявочка ты моя! — вырвалось у девушки любимое словцо Клавиной мамы.

С тех пор, едва заслышав Настины шаги, лягушка выскакивала далеко навстречу, а затем располагалась поблизости. Так случилось и сегодня. Обрадованная пунктуальностью своей лесной подружки, Настя радушно приветствовала ее.

— Доброе утро, Тявочка, приятно видеть тебя! Не желаешь ли отведать моего каравая? А я займусь кое-чем... буду записывать свои деревенские впечатления. Ты удачи мне наворожи!

«Бог ты мой, а ведь настанет день, когда я приду сюда в последний раз перед отъездом к маме в городок, — грустно подумалось Насте, — тогда прощай лес, озерцо и ты прощай, удивительная лягушка! С осени мне предстоит последний год учебы в ФЗУ, а там работа на заводе и по-прежнему литературный кружок — «присуха», по меткому выражению Клавы...»

— Ну как, навестила свои владения, хорошо поработалось? — вопросами встретила подруга Настю, едва та вступила на низенькое покосившееся крылечко.

— Спасибо, недурно.

В дверь выглянула Евдокия Никифоровна — худенькая, с небольшим морщинистым личиком женщина — хозяйка дома.

— Поджидаем тебя, Настюшенька, завтракать пора. Кинстинтин вон щавеля с поля принес, — кивнула она на мужа, сидящего возле стола на лавке.

К завтраку была солянка из прошлогодней капусты с сушеными грибами, картошка, запеченная в сметане. Семья ела из общего блюда деревянными расписными ложками. Настя, как гость, — из миски единственной в доме алюминиевой «городской» ложкой.