Вера Щербакова - Февраль - кривые дороги

Шел пятый день после того, что случилось с Клавой, когда Настя наконец могла в воскресный день вырваться к подруге, о которой беспрестанно думала, сначала недружелюбно, почти злобно, а потом с чувством сострадания и невольной жалости, какая иногда возникает к провинившемуся человеку от понимания того, как ему нелегко наедине со своим поступком... Да и Филипп мог обидеть ее, ведь он ушел тогда вечером отнюдь не в лучшем расположении духа.

«Блюститель закона, и вдруг в собственном доме близкий человек пойман за руку! Тут растеряешься и, не исключено, обозлишься», — думала Настя, всей душой сочувствуя и Филиппу. Да еще эта навязчивая Клавина ревность. Сама же Клава настаивала, чтобы Филипп учился по вечерам, получил высшее юридическое образование, и сама же за каждый вечер, проведенный мужем в читальне, устраивала ему сцены со слезами и упреками.

Это было унизительно для Филиппа, оскорбляло его, поначалу он возмущенно сердился, пробовал понять, откуда и чем навеяна Клавина беспричинная ревность, но, ничего не поняв, сдался, как человек добрый, а главное, любящий.

Дверь коммунальной квартиры Насте открыла Клава. Она была принаряжена, с прической, сделанной в парикмахерской, на лице оживление и даже веселость, чего уж никак не ожидала Настя.

Секунда замешательства, сковавшая обеих, была отмечена той и другой, но никто из них не подал вида.

— Ты одна, а где же Василий? — поздоровавшись, спросила Клава и крикнула мужу в глубь квартиры: — Филипп, помоги Настеньке раздеться!

Появился Филипп, тоже нарядный, в штатском выходном костюме. Настя невольно обратила внимание на его статную фигуру, интеллигентное лицо, совсем не похожее на то, с каким он предстал перед ними первый раз в барачном общежитии с кулечком бомбошек.

Выглянул из кухни сосед, Донат Александрович, протянул Насте руку.

— Да у вас праздник, что ли, какой? — с удивлением спросила она. — Вы все щеголями.

— Угадали, праздник. У моей Светочки день рождения. Милости прошу на скромный обед, — проговорил Донат Александрович.

— С удовольствием, но я без подарка. Добрый день, Светочка, поздравляю тебя. Считай, подарок за мною, — сказала Настя новорожденной.

— Спасибо. Но мне ничего не надо, — отвечала воспитанная девочка с пышными бантами на косах. — Лучше подарите Галке, она давно клянчит у родителей новую сумку.

Шустрая Галя, вынырнув откуда-то, была тут как тут.

— Не слушайте ее, тетя Настя, мне папа купит. А почему вы без Лени?

— Обойдешься на сей раз без кавалера, — ответил за Настю отец и, взяв гостью за локоть, с несколько таинственным видом повел ее в их комнату, плотно прикрыл дверь за собою.

— Должен тебе признаться, — начал он, усадив подругу жены на диван, а сам пристроившись возле стола, — у нас тоже есть причина попраздновать. Клава тебе ничего не намекала?

— Да мы с ней несколько дней не виделись...

Филипп приосанился, поправил галстук.

— Ты зришь перед собой, — торжественно начал он, — начальника паспортного стола районного отделения милиции! — и, сделав паузу, добавил: — Приказ о назначении подписан вчера.

Он замолчал в ожидании эффекта, но сам же не выдержал, просиял весь, подсел к Насте.

— Можешь угостить меня за хвастовство щелчком по носу!

— Нет, зачем же, я тоже довольна, — и протянула Филиппу руку. — С повышением тебя! Только жаль одного: напрасно ты забросил рисование...

— Самому жалко, да времени не имею. Вот отстрою дом, закончу институт, тогда все свои и ваши стены заклею рисунками! А пока для Галки иногда изображаю зверушек разных по природоведению. На днях пятерку с плюсом от учительницы заработал, — Филипп улыбнулся, слегка кося губы, отчего улыбка получилась застенчивой и, как всегда, добродушной.

— Клава очень убивается? — после молчания спросила Настя, но, вспомнив ее сегодняшний вид, поправилась: — Переживает... по поводу письма? Я собиралась, Филипп, просить тебя быть с нею помягче...

Филипп посмотрел на гостью, как показалось Насте, по-профессиональному цепко и испытующе.

— Да, очень, — твердо ответил он, отметая своей твердостью всякие колебания насчет жены. — И я тебе скажу, Настя: больше ничего подобного она никогда не допустит...

— Ну, все, все, я не сомневалась, — прервала его Настя, поспешно вставая и торопясь прервать неприятную сцену. — Пошли к Клане!

На кухне Клава была уже не одна, к удивлению Насти, появилась Антонина в ослепительно красном платье с большим воротником, красиво обрамляющим приоткрытую шею. Пшеничные волосы ее были ловко забраны в продолговатый пучок на затылке, на руках — серебристый маникюр.

— Ба, ба, а ты-то здесь какими ветрами? — поинтересовалась Настя.

— Попутными. По приглашению отца именинницы, — полушепотом отвечала Тоня.

Настя неодобрительно покосилась на Клаву.

«Свахой, стало быть, сделалась! Не зря Яков намекал... А они как сговорились обе, ни словечка мне...»

За столом Донат Александрович с подчеркнутой внимательностью ухаживал за Антониной, поддерживал незатухающий разговор о воспитании детей родителями. Света слушала отца с таким видом, будто речь шла о посторонней девочке.

Антонина, как женщина бездетная, в разговор не вмешивалась, а только расточала улыбки; она сидела рядом с Клавой, затмевая ее своей стойкой красотой, для которой, как видно, все испытания, даже войной, были нипочем...

Всю войну Антонина Самохина с Дарьей Степановной прожили безвыездно в Москве, уступив настоянию тетки никуда не трогаться с места.

— В родном доме стены помогают! А нас с тобой, уж поверь, нигде не ждут, только растеряем последнее барахлишко...

Антонина работала тогда секретарем-машинисткой в Наркомате военно-морского флота и, услышав от одного осведомленного человека, что столицы Гитлеру не видать, успокоилась окончательно.

А когда, позже в их полуопустевший дом на Басманной улице стали понемногу возвращаться из эвакуации пообносившиеся жильцы, Антонина не знала, как благодарить свою «тяжелую на подъем тетку».

А тут еще в один из весенних дней совершенно неожиданно объявился Александр Силыч, когда-то с позором изгнанный из дома, но уже не скульптором, а военным человеком, заканчивающим курсы комсостава. Молодцеватый, в форме лейтенанта, он выглядел независимым и помолодевшим.

Появился Александр Силыч не с пустыми руками: в карманах его шинели покоились кулечек с сахарным песком и банка консервированного мяса. Со скромным достоинством, не спуская с Дарьи Степановны слегка раскосых, желтоватых глаз, он выложил свои дары, которые, по его твердому понятию, она не могла не оценить!

Атака самой Антонины была продолжительнее и сложнее. Ему пришлось красноречиво поведать ей, что не сегодня-завтра он уходит на фронт и, кто знает, вернется ли он живым? А чувства к ней живы, просятся наружу. Да и легко ли ему будет воевать без письма от любимого существа, без надежды, что кто-то ждет его?..