Семён Шуртаков - Одолень-трава

В тот вечер Эмка читал новое, только что написанное.

— С пылу с жару, ребята, — еще не начав читать, он уже зажмурился. — Пока и сам не знаю, что получилось. Вчера что-то накатило. Пил кофе и вдруг чувствую: накатывает…

Эмка то переходил на скороговорку, то растягивал слова, особенно выделяя, как бы подчеркивая рифмы. И это, разумеется, не оставалось незамеченным.

— Уловил: жалея — шалея. Полная рифма!

— А люди — избудем. Сам Евтушенко сдох бы от зависти…

После своих Эмка перешел на стихи малоизвестных, как он любил говорить, классиков:

По обыкновению всклокоченный, небритый, с маленькими подслеповатыми глазками на одутловатом лице, Эмка являл собой зрелище почти экзотическое. Всех удивляла и восхищала его удивительная, прямо-таки бездонная память на стихи.

Эмка в тот вечер был, кажется, в ударе и читал много.

— Вот это стихи!

Вадим оглянулся. Он немного опоздал и, сев на свободный стул, оказался рядом с незнакомой очень яркой девицей. Это она время от времени восторженно шептала:

— Вот это стихи!

— Какая густота! — подавал голос Альфа.

— Какая кладка: слово к слову, как кирпич к кирпичу, — вторил ему Омега.

— Василий Блаженный!

— Иван Великий!

— Мальчики! — урезонивал не в меру расходившихся ценителей поэзии Боб. — Не суесловьте. Учитесь комментировать стихи мысленно, про себя…

Вадиму тоже не нравились эти восторженные вопли. Ему казалось, что мальчики не столь стихи хвалят, сколь фасонят друг пред другом, хотят себя показать, какие они умные и тонкие.

А может, потому его так раздражали в тот вечер эти словесные восторги, что у него было плохое настроение? Вика почему-то не пришла. Он позвонил ей от Боба домой, но и дома ее не оказалось. Не то чтобы он уж совсем не мог и вечера пробыть без Вики, но как-то неприкаянно было, чего-то недоставало.

А когда перешли в гостиную, сели за стол и Вадим оказался опять рядом с той незнакомой девчонкой, ему и совсем грустно стало. Теперь он пригляделся к ней: боже мой, какая-то ужасно стильная нескладеха… Нет, он был за стиль, за модерн, за то, чтобы и прическа, и юбочка, и туфельки соответствовали духу времени. У этой же по частностям все было вроде хоть и последним криком моды, но все кричало на разные голоса. И яркая пижамно-полосатая кофточка, и сверх всякой меры намалеванные глаза, и то ли лиловые, то ли фиолетовые волосы.

Кроме девчонки на этот раз Альфа с Омегой привели еще и какого-то шустрого, с живыми, быстрыми глазенками паренька. Паренек поначалу держался тихо, незаметно, но после второй или третьей рюмки начал оказывать себя: то пошлую остроту ввернет, то какую-нибудь, такого же сорта, двусмысленность скажет. Боб, воспитанный, интеллигентный Боб, морщился:

— Мужики, пожалуйста, без пошлостей!

Но возлияния брали свое, и Боба уже мало кто слушал. Здесь, за столом, главенствовали Альфа и Омега.

— Как правильно было подмечено еще в начале вечера, прекрасно в нас влюбленное вино, — разглагольствовал Альфа. — Так подтвердим же эту великую истину.

— Ин вино веритас! — в тон ему подхватывал Омега.

— Однако не будем увлекаться, друзья, — все еще пытался придать застолью чинный, культурный вид хозяин. — Будем помнить, что сказал на этот счет древний мудрец: первая чаша принадлежит жажде, вторая — веселью, третья — наслаждению, четвертая — безумию… В переводе на современный язык это, как вы понимаете, означает: негоже напиваться до чертиков.

Вадим хорошо понимал Боба. Сам он пил мало и изо всех сил старался, чтобы посиделки от начала и до конца были именно общением, а не превращались в обыкновенную попойку. Однако все эти старания ни к чему не приводили. За редким исключением дело кончалось как раз самой заурядной выпивкой, если не сказать пьянкой. Так произошло и на этот раз.

Альфа и Омега не только сами усердно ели и пили, но еще и других потчевали.

— Маша, Муза, — поворачивался Альфа то к одной, то к другой девушке, — вы что сидите сложа руки? Вы что, разве не знаете, что в гостях надо и есть, и пить много: если ты у друзей — это им приятно, если у недругов — это им неприятно…

Перекинувшись со своей расписной соседкой двумя-тремя фразами, Вадим окончательно потерял к ней интерес и пил в тот вечер более обычного. Пил словно кому-то назло. Ему и танцевать почему-то не хотелось. Да и с кем? С этой пижамной девицей? С Машей? Для Маши он слишком пьян, она этого не любит. Можно бы с Музой, но от нее весь вечер не отходит этот новенький… Вот если бы Вика была! Он бы и пить столько не стал…

— А что, мужики, не прошвырнуться ли немного? — когда уже все изрядно и упились, и натанцевались, предложил Альфа.

— Колоссальная идея! — подхватил Омега. — Проветримся и продолжим наше интеллектуально-художественное общение уже на новом уровне. Ура!

Сытно, вдоволь поевший Эмка уютно подремывал в глубоком кресле. Девушки тоже идти не захотели, Боб остался с ними. Вышли прогуляться вчетвером: Альфа с Омегой и Вадим с новеньким.

— Вы нас ждите, — крикнул на прощанье Альфа.

— Мы еще вернемся за подснежниками, — добавил Омега.

Вышли на улицу.

— Ну что ж, может, для начала прокатимся с ветерком? — полуспросил-полуответил долговязый Альфа.

Неглупый и, кажется, способный парень, и все бы хорошо, если бы не эта вот нахальная уверенность, что во всем и всюду он обязательно должен главенствовать, командовать. Для вида, как вот и сейчас, не прочь что-то и спросить, но спрашивает таким тоном, будто заранее знает, что если ему чего-то захотелось, то этого же хочется и всем остальным, и все равно будет так, как он скажет. А еще это всегдашнее подыгрывание ему Омеги. Недаром Альфа любит рекомендовать своего дружка: мой беспрекословный единомышленник…

Вот и сейчас Вадиму вовсе не хотелось лезть в машину, — как славно бы просто пройтись по вечернему городу! — но Омега уже орал на весь Бобовый:

— Космическая мысль!

И новенький — он назвался то ли Джоном, то ли Джимом, Вадим не запомнил, — новенький, уже в свою очередь стараясь показать полное единомыслие с командиром и его другом, тоже загалдел: