Семён Шуртаков - Одолень-трава

Отыскав в экзаменационном листе фамилию парня, Викентий Викентьевич не сразу решился поставить оценку. Парень заметил эту нерешительность и, встретившись с Викентием Викентьевичем взглядом, разом смутился и отвел глаза в сторону.

— Высокой оценки я вам, молодой человек, к сожалению, поставить не могу.

— Да уж какая там высокая! — вздыхая, согласился парень.

Викентию Викентьевичу была непонятна резкая разница в ответах, и, хоть это вовсе и не входило в обязанности экзаменатора, он все же не удержался и спросил об этом парня.

— Да ведь очень просто, — с готовностью отозвался тот. — В школе нормально доучиться не пришлось. Только до восьмого класса. А дальше — рабочая, вечерняя. Вы, конечно, знаете, что это такое. А к тому же и работа работе рознь. Одно дело отработал свои часы в теплом цехе или лаборатории, другое — на ветру да на морозе…

— А где на морозе, если не секрет?

И этот вопрос, конечно же, не имел никакого отношения к экзаменам, но что делать, если парень все больше начинал интересовать Викентия Викентьевича.

— Секрета нет… Последние три года — на Братской ГЭС.

Викентий Викентьевич запоздало ругнул себя: ну как это сразу-то не заметил, что парнишка не из-под маменькиного крылышка на эти экзамены выпорхнул. Ты на его бороду воззрился, а на руки поглядеть не удосужился: эти руки не карандаш, а что-то повесомей привыкли держать…

— Ну а что про войну я ответил лучше, чем про Киевскую Русь, так ведь одно-то вот, вчера было, а другое тыщу лет назад…

Викентий Викентьевич оценил скромность парня: не стал себя бить кулаком в грудь — вон откуда, с какой знаменитой стройки приехал! — а сразу же перевел разговор. Но непонятен был ход его мысли. История есть история, а для нее в общем-то одинаково важно, что произошло и год, и тысячу лет назад.

— Ну, не скажите! То, что было год или пусть двадцать — тридцать лет назад, нас это прямо касается: не победи мы в этой войне, я бы здесь, за этим столом, не сидел. А каким боком касаются нашего времени те войны, которые вел с печенегами киевский князь Святослав?! Как это в «Слове о полку Игореве»: «Что мне шумит, что мне звенит далече рано перед зорями?..» Когда-то кому-то шумело и звенело, а для нас-то не отшумело ли?

Вон, оказывается, каким ходом мысль у парня идет!.. С научной точки зрения такое толкование истории, разумеется, и несостоятельно и несерьезно. Но… но ведь так парню не ответишь, для него это не аргумент.

— Ваше… — Викентий Викентьевич чуть было не сказал «заблуждение», — ваше рассуждение интересно, но требует обстоятельного разговора… Надеюсь, в скором времени увидимся и тогда поговорим… За первый ответ — «пять», за второй — уж не обессудьте — тройка. Сложим-разделим — «четыре», товарищ… — он заглянул в список, — Важников Д… Дмитрий?

— Дементий.

— О-о, редкое имя! Дементьевых сколько угодно, а чтобы имя… Желаю успеха, Дементий.

Не только сам парень — имя и то понравилось Викентию Викентьевичу, и он выговорил его с удовольствием.

И вообще, хороший нынче день, хорошие ребята идут!

Викентий Викентьевич уже начинал совсем забывать об утреннем недомогании. Но вот парень пошел из аудитории, и походка его чем-то напоминала Вадимову — а может, это только померещилось? — и гвоздем шевельнулось в голове: что с Вадимом? Что случилось с Вадимом?

И потом, в течение дня, какие бы интересные рассказы о Киевской или Московской Руси ни приходилось ему слушать, еще не раз вопрос этот снова и снова возвращался к Викентию Викентьевичу: что с Вадимом? Что случилось с Вадимом?

В милиции Николая Сергеевича встретили с нескрываемой неприязнью, настороженно.

— Пришли за сынка хлопотать? — резко и прямо спросил его милицейский лейтенант, должно быть следователь. — Что ж, садитесь, рассказывайте, — и указал на стул по другую сторону стола.

Такой, мягко говоря странный, прием сбил с толку Николая Сергеевича: рассказывать-то должен вроде бы сам следователь, а он пришел слушать.

— Рассказывайте. Рассказывайте! — так же резко и требовательно повторил лейтенант.

— А о чем, собственно? — все еще не понимал Николай Сергеевич.

— Как о чем? — лейтенант саркастически усмехнулся. — О том, какой ваш сын хороший да тихий, да как он в школе был примерным учеником и по поведению ему пятерки ставили. И вообще — умный мальчик, из интеллигентной семьи, и ничего плохого позволить не мог, не так воспитан, тут явное недоразумение… Ну, и так далее!

Николай Сергеевич пришел в милицию вовсе не за тем, чтобы хлопотать за Вадима, и первым его движением было — так же резко осадить лейтенанта, сказать, чтобы он не забывался и всех одним аршином не мерил. И если товарищ лейтенант хочет знать…

Хорошо, что ничего этого он не сказал! И не только потому, что тогда бы усложнилось все дело.

Николай Сергеевич на минуту представил себя в кресле лейтенанта, и от его гневного запала ничего не осталось. Какой уж там гнев — ему стало по-человечески жаль этого уже немолодого, задерганного беспокойной работой стража порядка. И правильно, правильно он орал: рассказывай, какой хороший у тебя сын! Потому что перед ним, наверное, уж прошли десятки, да нет, какие там десятки — сотни пап и мам, расписывавших своих попавших на скамью подсудимых сынов только светлыми, только ангельскими красками.

— Я пришел к вам за разрешением… Вы разрешите мне повидать… — тут Николай Сергеевич запнулся, — потерпевшего?

По лицу лейтенанта пробежала какая-то тень: похоже, такой оборот дела оказался для него тоже несколько неожиданным. Но тень ушла, и лицо приняло прежнее настороженное выражение.

— А зачем это вам?

Вопрос законный, а как ответишь на него? И в самом деле — зачем ему видеться с человеком, которого чуть было не зарезал его же собственный сын? Ну пусть, как теперь выясняется, не сын, а его друзья-товарищи — разве это что-нибудь меняет?!

— Я спрашиваю, зачем это вам?

Спросить-то легко!

Николай Сергеевич достал свой корреспондентский билет, положил его на стол перед лейтенантом и начал говорить, что в данном случае его все это интересует как представителя печати.

— Но если вы работаете в печати, то должны знать, что в подобных случаях всякие встречи запрещаются, — все тем же жестким голосом отрезал лейтенант.

А-а, черт, он же опять забывает, что «в подобных случаях» преступники или их родители ищут встречи с потерпевшими, чтобы уговорить их на такие показания в суде, которые бы смягчали, а то и вовсе снимали вину. И лейтенант опять же вправе подозревать его именно в этом намерении. Так как же, как объяснить этому суровому человеку, что ничего подобного у него и в мыслях нет, что ему надо просто повидать чудом уцелевшего паренька?!