Семён Шуртаков - Одолень-трава

Так что поздновато, пожалуй, уважаемый Николай Сергеевич, показывать, что твой голос в семейных делах что-то значит!

— Ладно, — сдался Николай Сергеевич. — Делайте как знаете. Только… только уж если так получилось… — тут он хотел повторить: из зала — в зал, но раздумал: и так понятно. — Словом, торжество надо сделать как можно скромнее. Невеста пусть приглашает кого хочет, а с нашей стороны — только родные и самые близкие друзья Вадима. Из той же Бобовой компании — двое-трое, не больше.

— Зачем же так строго усчитывать, — удовлетворенная уступчивостью Николая Сергеевича, по-прежнему мягко проговорила Нина Васильевна. — Позориться перед людьми тоже ведь негоже.

— О каком позоре ты говоришь?! — не удержался, повысил голос Николай Сергеевич. — Позорно то, что наш сын оказался в преступной компании!

— Не будем про компанию, с ней суд уже разобрался, — все так же мирно, но и с некоей твердостью погасила вспышку мужа Нина Васильевна. — Один-разъединственный сын женится, не стыдно ли жаться-то?

Вот и опять они на разных языках заговорили! Слова произносятся одни и те же, а понятия в них вкладываются — ох какие разные…

— Будто счастье молодых находится в прямой зависимости от количества приглашенных гостей! Вспомни-ка, сколько на нашей с тобой свадьбе было. Пятнадцать человек с женихом и невестой. И ничего, плохо ли, хорошо ли, живем двадцать пять лет с гаком. А нынче приглашают двести, а то и триста, а через полгода уже, глядишь, с новым заявлением в загс идут — на развод.

— Ну что ты, отец, равняешь нашу с тобой нищую молодость с нынешними временами!

Николая Сергеевича в добрые минуты умиляла, а в иные раздражала вот эта странная — ее, кажется, еще называют женской — логика, которой жена частенько пользовалась в их семейных разговорах: он заговорит про Фому, а жена как ни в чем не бывало продолжает… про Ерему. Он — про количество свадебных гостей, которое автоматически не переходит в счастливое качество семейной жизни, а жена, вроде бы отвечая ему, сравнивает бедное послевоенное время с нынешним… Как это в песне поется: веселый разговор!..

— Ты не горячись. Я ведь тоже не за то, чтобы роскошничать. Будем приглашать с выбором.

Что-то нынче подозрительно покладиста жена: или на радостях после суда, или о чем-то просить собирается!

— Я хотела тебя вот о чем попросить…

Так и есть! Все же за двадцать пять или сколько там лет он худо-бедно изучил свою женушку…

— Матери у Вики, как знаешь, нет. А с отцом мне, женщине, разговаривать как-то не с руки. Вот ты бы с ним и поговорил.

— О чем поговорить?

— Что ты нынче какой непонятливый! — нет, не сердито, а скорее ласково проворчала Нина Васильевна. — Все о том же — о свадьбе. Викентий Викентьевич, по рассказам Вадика, человек интеллигентный, и с ним договориться будет нетрудно: как мы скажем, так он и сделает. Но ведь потолковать-то все равно надо.

«И чего я потащусь к этому интеллигентному старику! — чуть не вырвалось у Николая Сергеевича, но он сам же себя остановил: — Жена дело говорит. Да и не свататься пойдешь, не такая уж сложная твоя миссия. А поговорить с умным человеком всегда интересно…»

— Ладно, схожу. Только где и когда, договорись через Вадима сама.

— Завтра же договорюсь, — было готовно обещано Николаю Сергеевичу.

А ведь самая настоящая золотая осень стоит! Вот оно, сентябрьское золото, все дорожки бульвара высветлило, на скамейках теплыми резными пятнами легло. Липы и вязы еще зелены, в их кронах только-только начинает проступать желтизна, а клены и ясени уже исходят нежным лазоревым сиянием.

Николай Сергеевич шел Страстным бульваром вниз к Петровке и дивился: какую-то неделю назад проходил он здесь, а вон там, на углу, еще и постоял немного, а ничего, ровным счетом ничего из всей этой красоты не отложилось в его памяти. Ну будто не он, а кто другой тогда здесь был.

Что видит, что замечает городской житель, совершая свой каждодневный круг? Он видит камень и железо: дома из камня и машины из железа. Что еще? Дорогу, по которой несутся машины и сам он ходит? Но она тоже каменная… Живая природа постоянно изменчива: в ней одно рождается, другое цветет, третье умирает, чтобы снова возродиться. Природу бесконечно разнообразят и сменяющие друг друга времена года. Мертвый камень оживает лишь в художественных шедеврах, а они попадаются не на каждом шагу: даже в очень большом городе скульптурных и архитектурных шедевров бывает очень немного. Изо дня в день, по дороге на работу и с работы, в беготне по магазинам и службам быта человек видит нечто примелькавшееся да к тому же еще и неживое, неменяющееся (ну разве дом строится, этажи прибавляются) и глаз перестает замечать это примелькавшееся. А привыкнув скользить деловым, но бездумным, безынтересным взглядом по всему, что его повседневно окружает, горожанин по инерции проскакивает тем же торопливым взглядом и уголки живой природы, кои еще местами сохранились. Он постоянно озабочен, постоянно спешит, и ему некогда любоваться ее красотами. Обитатель большого города воспринимает, а лучше сказать — отдается восприятию природы лишь тогда, когда специально выезжает на ее живое зеленое лоно… Когда-то человек жил нераздельно с природой, был ее неотъемлемой частицей. Нынче ему надо специально выезжать за город, чтобы пообщаться со своей родной матерью. Вон как далеко зашел технический прогресс!..

У Трубной площади Николай Сергеевич свернул на Цветной бульвар.

В самом начале бульвара, у длинного ряда газетных щитов, было более людно, чем обычно. Два молоденьких лейтенанта читали свою «Красную звезду», а среди остального штатского люда, толпившегося около других газет, много было седовласых ветеранов в орденах или с разноцветными планками на пиджаках. Ну да, сегодня годовщина окончания войны на Дальнем Востоке. Вон и его большой, чуть ли не во всю полосу, курильский очерк издали виден.

О чем думают эти бывшие солдаты и матросы, какие чувства владеют ими сейчас? Может быть, вспоминают свою фронтовую молодость, а может, пробегают газетные столбцы в тайной надежде прочитать описание знакомых мест, встретить и через десятки лет незабытые имена своих боевых друзей. Возможно, среди тех, кто стоит у газетных щитов или сидит на ближних лавочках, отыскался бы — а вдруг?! — кто-то из его побратимов, штурмовавших вместе с ним бухту Каменистую, да только как об этом узнаешь?! Но если и нет тут никого из их десанта (что всего вероятнее), газета не тому, так другому может попасться на глаза — ведь она будет читаться по всей стране…

Жаркими красками погожей осени горел и Цветной бульвар. Он шире, просторнее Страстного, деревьям здесь свободно, и они вздымают свои могучие кроны к самому небу. И если оторвется от ветки на той высоте просвеченный солнцем желтый лист, то долго плавает в воздухе, планируя над дорожкой то в одну, то в другую сторону, словно выбирает, где ему лучше лечь на землю.