Константин Лордкипанидзе - Клинок без ржавчины

«Ангел-хранитель наш идет!» — говорили инвалиды, когда в затхлой, госпитальной палате появлялась стройная, красивая, нарядно одетая мадам Оленька с волосами, чуть посеребренными сединой. Она скользила по тесному проходу, шелестя юбками, не глядя, раздавала тощие пакеты и исчезала так же быстро, как и появлялась.

О, как любила мадам Оленька вручать подарки и пожертвования! Правда, зачастую она сама не знала, что лежит в пакетах. Однажды второпях перепутала и раздала инвалидам женские поношенные кофты и чулки. Но это, конечно, мелочь. Мадам Оленька преследовала одну-единственную цель: чтобы при раздаче подарков присутствовало как можно больше народу и чтобы слава о ней пошла по всему городу — ну что за беззаветная общественная деятельница наша мадам Калмахелидзе!

Оленька знала и умела все понемногу: играла на рояле, пела, болтала по-французски, вязала, вышивала гладью. Во время мировой войны, когда Гоча сидел в метехской тюрьме, она окончила бухгалтерские курсы и служила в акцизном управлении. Однако свое истинное призвание мадам Оленька обрела в грузинском клубе, когда ее в первый раз попросили быть хозяйкой лотереи-аллегри. В тот вечер она так дорого продала самую простую стеклянную вазу, что члены комиссии не уставали целовать ей ручки и на другой же день ввели в состав правления клуба. Никто не мог быстрее мадам Оленьки распространить дорогие билеты или собрать пожертвования.

— Боже мой, как я устала! Экипаж пришлось одолжить председателю, а самой пешком обойти все Сололаки! — пожаловалась однажды мужу мадам Оленька, бросаясь в кресло и бессильно раскинув руки.

— Зачем ты надрывалась? Могла бы подождать до завтра.

— До завтра? — воскликнула Оленька. — А как же мои сироты? Мои инвалиды?

Она всегда говорила «мои сироты, мои инвалиды», хотя не знала, кто в конце концов излечился, а кто отправился к праотцам.

На заседаниях мадам Оленька любила повторять: мы затем и совершили революцию, чтобы женщина могла вырваться из кухни и занять достойное место в жизни. Сама-то она освободилась от кухни и развернула крылья, зато все домашние заботы взвалила на двух служанок.

Кто сосчитает, в каких только обществах и комитетах не состояла супруга Гочи Калмахелидзе? Она с ног сбивалась, чтобы прослыть неутомимой общественницей. Но теперь положение изменилось. Под предлогом плохого самочувствия мадам Оленька все чаще оставалась дома. А когда Гоча не ходил в министерство, ее и палкой на улицу. не выгонишь. Ей казалось: останься Гоча наедине с Гаянэ, произойдет что-то ужасное. Воображение ревнивой женщины не имело пределов. Она с такой ясностью представляла себе, как Гоча обнимает служанку, что бедной мадам Оленьке приходилось успокаивать себя сердечными каплями. Она явственно слышала любовные слова, которые нашептывал ее муж этой бесстыжей девке, те самые слова, которые он когда-то говорил ей.

Бывало, взглянет утром мадам Оленька на свежую, розовую после сна Гаянэ, и на весь день у нее портится настроение.

— Чего выставила свои груди напоказ! Видишь же, не умещаешься в этом платье — разнесло тебя, как корову. Переоденься сейчас же! — Мадам Оленька бросила Гаянэ свой старый халат.

На пасху старшая дочь Оленьки подарила прислуге старое платье. Гаянэ хотела его перешить, потому что оно было ей велико, но мадам Оленька не разрешила: хочешь — надевай такое, нет — совсем не получишь. Ревнивица-хозяйка все силы прилагала, чтобы скрыть чары этой девушки под неуклюжей одеждой с чужого плеча.

Жарким летом, когда скопившийся зной, кажется, так и кипит в каменном котле Тифлиса, Гаянэ не снимает закрытой кофты с длинными рукавами, она даже воротника расстегнуть не смеет, чтобы не заглядывался хозяин на ее белую шею и плечи.

«Выгоню — и дело с концом!» — решает мадам Оленька, хотя прекрасно знает, что не сделает этого. В позапрошлом году, до того, как в доме появилась Гаянэ, мадам Оленьке пришлось переменить пять служанок. Одна не умела готовить, вторая готовила, но была такая неряха, что все брезговали ее стряпней, третья оказалась на редкость неуклюжей, все у нее из рук валилось. Мадам Оленька дрожала от страха — того и гляди, эта растяпа наткнется на что-нибудь и разобьет. Четвертая была нечиста на руку: «Я уже не говорю о сахаре и орехах, она даже кислого ткемали в доме не оставила!»

Тихая, безответная и понятливая Гаянэ прямо с неба свалилась. Чего только не умела она в свои семнадцать лет! Когда она появилась в семье Калмахелидзе, мадам Оленька наконец свободно вздохнула. Ни замечаний, ни объяснений этой девушке не приходилось повторять дважды. А как держит себя, просто диву даешься. За любой стол сажай — не осрамит. Обедает — никогда не поймешь, что у нее во рту, кусок мяса или просто воздух, ни малейшего звука не услышишь. А с ножом и вилкой управляется словно барышня из Сололаки. Никогда не скажешь, что она дочь простого грузчика из Заречья.

Неужели выгнать такую хорошую прислугу только из-за того, что выживший из ума хозяин пялит на нее глаза?

С первого же дня Гаянэ Майсурадзе всем пришлась по душе в доме Гочи Калмахелидзе. Особенно отцу Гочи. Она сразу завоевала сердце тоскующего по своему милому Кутаиси старика, и он привык к внимательной, заботливой девушке, словно к родной дочери. Только Цицино, старшая дочь Оленьки, засидевшаяся в девках, невзлюбила красивую служанку, рядом с которой она, Цицино, казалась засохшим в вазе цветком, — бывает, поставят гвоздику в хрустальную вазу, а воду налить забудут. От Цицино Гаянэ покоя не было: одно принеси, другое унеси! То и дело раздавался ее пронзительный голос. Хорошо еще, после нового года по городу разнесся слух, что Гоча Калмахелидзе получит портфель министра торговли. На другой же день об увядшей гвоздике вспомнили свахи.

И без того несладко жилось Гаянэ, а теперь еще мадам Оленька стала к ней придираться.

«За что? Чем я ей не угодила?» — терялась в догадках бесхитростная девушка. Стараясь смягчить сердце хозяйки, Гаянэ работала не покладая рук. Всем в глаза заглядывала, только бы уважить. Но ее старательность лишь усиливала подозрения мадам Оленьки. В испуганных глазах Гаянэ ей виделось совсем другое, и она не давала несчастной вздохнуть. Когда Гоча был дома, она заставляла девушку гладить или шить на кухне, чтобы бессовестный муж не глазел на служанку. Более ничем не выказывала пока своей ревности мадам Оленька. И при муже словом не обмолвилась, и от других скрывала. Боже упаси, чтобы кто-нибудь узнал, что она, урожденная Микеладзе, ревнует мужа к дочери безвестного грузчика.

В ночь перед новым годом произошло событие, после которого мадам Оленька окончательно и бесповоротно возненавидела свою служанку. Каждую субботу к дому Гочи Калмахелидзе подъезжала министерская коляска и увозила супругу товарища министра с прислугой в серную баню Гогило. Гаянэ купала хозяйку, расчесывала ей волосы, подстригала ногти на ногах.