Дмитрий Кудис - Рубежи

Приглушив мотор, инструктор несколько раз развернулся, и с небольшой высоты Астахов увидел поле с черным полотнищем.

Лыжи с легким шумом заскользили по снегу. В стороне промчались флажки. Все тише бежал самолет, а затем подрулил к месту стоянки.

— Разрешите вылезать? — Астахов боялся взглянуть в глаза инструктору.

— Вылезайте!

На земле инструктор сказал:

— Работать рулями надо плавно: самолет не любит, чтобы с ним так грубо обращались. Кроме того, нужно уметь управлять самолетом и собой. Последнее не менее важно.

Вечером на разборе полетов в классе Астахов, замечая насмешливые взгляды товарищей, готов был провалиться сквозь землю. А часом позже Куракин с невозмутимым видом громко, чтобы слышали все, спросил:

— Так это ты, оказывается, так великолепно виражил в безоблачном небе?

— Тебе понравилось? — попробовал отшутиться Астахов.

— Разве может не понравиться такой пилотаж?

Астахов поспешил переменить тему:

— У земли самолет мчится как бешеный, а на высоте будто висит в пространстве, но попробуй высунуть руку…

Степан не унимался:

— Нет, ты все ж напиши Кондику. Ему будет приятно узнать, какого отчаянного храбреца он выпустил на волю.

«Дорогой Михаил Петрович!

Скоро год, как я овладеваю тем, к чему стремился много лет. Не могу сказать, что все получается так, как я этого хотел. Например, я никогда не думал, что у меня могут быть посредственные оценки за полеты — я их имел. Несколько раз повторял одни и те же ошибки в полетах с инструктором, за что получал от него соответствующее количество «шприцев», как у нас в шутку говорят. А в общем, летаю неплохо. Погода отличная, настроение тоже, и я могу с удовольствием сообщить Вам, что подошли к самостоятельным полетам. Вывозная программа кончилась, хватит! Завтра буду один в самолете! Один! Я помню свой ознакомительный полет за пассажира, я писал Вам о нем. Это было ранней весной. Сейчас вспоминаю об этом с улыбкой. Я знаю теперь, что авиация — действительно искусство, которым нужно овладевать постоянно. Каждый полет таит в себе что-то новое, неизведанное еще. Шаблона нет и быть не может. В этом хорошо убедился Михеев еще тогда, когда разбил наш планер. Сколько их теперь у вас? Хорошо ли летают ребята? Когда они станут летчиками, то будут всегда вспоминать Вас с таким же чувством благодарности, как я теперь.

Федор с Виктором летают хорошо и смело. Степан по-прежнему веселый, остроумный, немного заносчивый. Учится тоже хорошо. Мы стремимся к одной цели и хотели бы вместе прийти к ней. Что покажет нам будущее? Федя говорит: поживем — увидим. Впереди почти целое лето учебы. Встаем с рассветом, ложимся в сумерках. Трудно было привыкать к этому. Хорошо, что живем на аэродроме, в палатках, а не в городе. Попробуйте уснуть, когда в форточку врываются звуки легкой оркестровой музыки да девичьи голоса. Теперь тишина. Мы далеко за городом.

Итак, завтра вылетаем самостоятельно. Пожелайте нам ни пуха ни пера. Почему-то нет никакого волнения. Абсолютно уверен в себе. Ребята спят. Пишу один от имени всех. Они верят, что я смогу выразить их мысли, тем более, они у нас одинаковые. Желаю удачи».

Астахов вложил письмо в конверт, заклеил его и написал адрес. Потом посидел минуту, о чем-то думая, встал, быстро разделся и лег на койку. Было душно. В воздухе висел постоянный непрерывный стон, доносившийся откуда-то из болот. Временами вместе с легким дуновением ветерка долетала звонкая песня. Полежав немного, Астахов вдруг встал, взял конверт и вскрыл его. Щелкнув карманным фонариком, он дописал:

«А все же волнуюсь и, кажется, здорово».

Четыре часа утра. Солнце еще не взошло, но хорошо видны высокие перистые облака. Свежо и тихо. Легкая дымка висит в неподвижном воздухе. Астахов с удовольствием вдохнул утреннюю прохладу и, посмотрев в небо, подумал: «Будет хороший день». Прямо из столовой курсанты направились к стоянке самолетов. Как всегда, Астахов еще издали смотрел на широкие голубые крылья, радуясь предстоящим полетам. Сегодня чувство было особенно острым: первый полет — проверочный — он будет делать с начальником аэроклуба. Инструктор закончил свою работу. Начальник должен убедиться в готовности курсанта к самостоятельному вылету. Астахов был уверен, что справится с полетом, и все же не мог ясно представить себе инструкторскую кабину впереди пустой. Сколько сделано полетов, в каких положениях ни находился самолет — и высоко в небе, и на посадке, на вираже и на петле, — курсант привык видеть инструктора, при любых обстоятельствах остававшегося спокойным, привык чувствовать властную, уверенную руку… И вдруг передняя кабина пуста! И мотор, и крылья, и ты сам — все подчинено твоей воле, все в твоих руках. Самолет делает то, что хочешь ты, но он требует уверенных и своевременных движений, иначе он перестает быть послушным: когда человек на секунду забывает следить за ним или недопустимо резко работает ручкой управления, самолет, дрожит, огрызается, выбрасывает хлопками черный дым из цилиндров мотора и может начать падать, вращаясь в штопоре, если своевременно не поймешь его стремлений…

Курсанты торопливо шагают вдоль стоянки к своим самолетам. В центре летного поля несколько человек расстилают белые полотнища на мокрой от росы траве. У самолетов инструкторы дают последние указания и занимают свои места в кабинах.

— Внимание!

— Есть внимание!

— Контакт!

— От винта!

Мгновенно тишина сменилась треском моторов. Пыль с клочками белого дыма устремилась далеко назад, гонимая мощной струей от вращающихся винтов. Через несколько минут самолеты были в воздухе.

Закончив полет с начальником аэроклуба, Астахов подрулил к старту в мучительной тревоге: он допустил отклонение от линии взлета и только в воздухе понял это. Ошибки в таких случаях, как правило, приводили к тому, что проверяющий приказывал продолжать полеты снова с инструктором.

Николай не спускал глаз с широкой спины начальника, который не спеша отстегивал привязные ремни.

«Сейчас скажет — вылезай, рано еще одному, или… ничего не скажет?»

Он вдруг вспомнил свое письмо к Кондику, хвастливое, самоуверенное, и почувствовал неприязнь к самому себе. «Пацан… Мальчишка!» — мысленно ругался он.

Фомин вылез из кабины и, стоя на крыле, так же не спеша сложил на сиденье привязные ремни.

«Пронесло!» — облегченно вздохнул Астахов. Он расправил плечи и сел поудобнее. Сияющими глазами посмотрел на товарищей, группой стоящих в специально отведенном «квадрате».

Фомин, продолжая стоять на крыле, нагнулся к Астахову и спокойно сказал:

— Два полета по кругу. Не допускай отклонений на взлете.