Дмитрий Кудис - Рубежи

Отставка. Так прошла жизнь. Остановись, отдохни! Тебя ждут. Жена ежедневно с надеждой встречает почтальона, долгим взглядом провожает пролетающие самолеты и ждет… Ботов почувствовал прилив глубокой нежности, представил усталое лицо жены, почти физически испытал прикосновение маленьких ручек девочки, и слово «отставка» перестало быть отвратительным. Жизнь не кончилась! Он последние годы плохо следил за собой, «барахлит» сердце, тело ожирело, это, вероятно, от сердца, но у него хватит еще времени привести себя в порядок. И опять труд, может быть, на завод, к станку. Когда-то он был токарем по металлу. Восстановить, воскресить и жить, как жил, не останавливаясь… Часовой, неотрывно наблюдавший за фигурой командира, успокоился, когда полковник, постояв у плоскости истребителя, крупным шагом направился в сторону поселка…

Самолет вырвался из холодного мрака и продолжал полет в посветлевшем небе. Отпуск. Астахов думает о письме Михеева, в котором Федор сообщал о встрече Тани с Полиной. Астахов тогда долго не отвечал на письмо. Почему? Вряд ли он может ответить на свой собственный вопрос. Если бы Полина была рядом! Найдет ли он ее? Не подалась ли ее беспокойная душа куда-нибудь еще, подальше от своей любви? Нет, теперь она не одна и любит его. Федор прав: мы сами себе усложняем жизнь. Около двух месяцев Астахов не видел Полины и до последнего времени не знал точно, где она. Вместе с письмом Федора пришло письмо и от нее: коротенькое, вымученное, спокойное. Работает на заводе, живет в общежитии. О своем положении ни слова, о посещении Тани тоже. Полина, милая! Жизнь трепала тебя много лет, но и обновила. Ты и уехала от меня, чтобы перешагнуть рубеж, и решительно стала на новый путь. Легко сейчас думалось Николаю, только уж очень время медленно тянется. Перед отлетом в отпуск, он послал телеграмму Федору «Найду «несчастную» женщину (слово «несчастную» он вставил в жирные кавычки… не перепутал бы телеграф) и еду к тебе». Два месяца отпуска! В кармане много денег. В планах несколько маршрутов: к Федору, на юг к морю. Пароход «Россия». Он давно о нем мечтал. Потом в тайгу к отцу, женатым человеком.

Последняя посадка на промежуточном аэродроме, последняя заправка горючим. Спать Астахов не мог. Впереди еще несколько часов пребывания в воздухе. В буфете он выпил рюмку коньяку, купил конфет и в порыве лирического настроения хотел купить детскую соску, но ее не оказалось. В городе найдет.

В городе, сидя в такси, он торопил шофера. Одна мысль, что он увидит ее сейчас, делала Николая счастливым и необыкновенно возбужденным… «Чертов характер, — беззлобно думал он. — Адреса не сообщила. Общежитие и только, хотя знала, что искать буду».

Родной город! Детство, юность! Он почти заново отстроен, но город сейчас Астахов видел плохо…

На заводе сообщили: работала в ночной смене, сейчас отдыхает. Работала ночь! Черт возьми, она же беременна! Почему ночь? Общежитие недалеко от завода. Астахов обошел несколько комнат, пока ему не сказали: недавно перешла с подругой на квартиру. Подруга есть. Это уже хорошо.

Еще десяток минут в поисках нового адреса. Небольшой деревянный домик, чудом уцелевший в годы войны. Маленькая комната, металлическая кровать, цветное одеяло… Подруга с хозяйкой вышли. Он почти не видел их. Широко открытые немигающие глаза, пожелтевшее лицо, простая сорочка…

— Я думала, ты приедешь к лету. Тогда бы был маленький. Я не хотела, чтобы ты видел меня такую…

Астахов целовал ее, осторожно прижимая к себе: в ней жизнь, новая жизнь, его жизнь…

— Боже мой, как я люблю тебя!

И в этих словах было столько счастья, счастья матери!

— Мы успеем съездить к Федору. Ты ведь знакома с Таней, с его женой?

Не поднимаясь с постели, Полина все еще прижимала голову Николая к себе.

— Не надо ехать. Они здесь. Вчера были у меня. И Федор, и Таня, и еще доктор Василий Зиновьевич. Звали к себе жить. У них свободная комната… Я не пошла.

— Почему?

— Тебя ждала.

Как просто и хорошо жить!..

Николай с Федором стояли у могилы Фомина.

Они задумчиво смотрели на скромную пирамиду с пожелтевшей уже фотографией.

— Иной проживет около сотни лет, — говорит Николай, — проживет и исчезнет бесследно, растворится в памяти. Тихо жил, тихо ушел, и вся его долгая жизнь, как протяжный замирающий вдали гудок, не оставляет отзвуков, уходит в ничто. Фомин прожил половину жизни… И в своей глубокой старости мы будем видеть его живым, молодым, зовущим к жизни, к труду во имя счастья на земле…

Высоко в небе истребитель. Звук двигателя вырос внезапно и так же быстро растаял в чистом, прозрачном воздухе. Увидеть самолет невозможно: он уже далеко, за звуковым барьером.

— Когда я вижу новое, что создано руками советского человека, и это новое дает мне возможность подниматься все выше, я думаю о звездах, о космосе. Я хочу верить: и там, в неведомых мирах, есть жизнь и, может быть, пытается протянуть нам руку, как это делаем мы ей навстречу. И не когда-нибудь, а скоро, я верю, руки соединятся. Жизнь победит. Жизнь бесконечна!

1958—1962 г.

Арктика.