Дмитрий Кудис - Рубежи

…На разборе учений полковник Ботов отметил успешные действия истребителей. Отличились Орлов и Семенов, летавшие на полный радиус действия своих истребителей с посадкой на другом аэродроме, при этом были «уничтожены» две контрольные цели.

В словах и оценке полковника звучала уверенность, что арктическое небо на этом участке истребителями освоено. Летчики были возбуждены, довольны. Такую же оценку получил и технический состав: самолеты летали безотказно.

Несколько дней прошли в спокойной обстановке. Погода установилась хорошая. Небо чистое. Ветер слабый. Сильные морозы. Не часто балует Арктика такой тихой погодой. День прибавлялся. Солнце, с каждым днем поднимаясь выше, все дольше задерживалось над этим суровым краем. Летчики использовали каждый свободный час для прогулок на лыжах. На ослепительно белом фоне тундры сотни темных движущихся пятен. Лыжники в защитных очках: солнце и снег радовали сердце, но портили глаза. В эти дни, казалось, ничто не может огорчить людей, но неприятность была рядом…

Вернувшийся с последнего полета Семенов сообщил технику самолета Коновалову, что в двигателе он слышал посторонний металлический стук. Двигатель осмотрели, опробовали, но дефекта не нашли. Инженер Половинкин дважды запускал его, испытывая на различных режимах работы. Двигатель казался здоровым.

— Слетает еще раз над аэродромом.

Техник неуверенно возражал:

— Самолет в воздух пускать нельзя. Двигатель нужно заменить.

— Почему?

Техник раздумывал. Действительно, почему? На земле двигатель на проверке наработал около часа и ничего, что вызвало бы сомнение, но Коновалов знал, что по инструкции положено, если летчик сообщает о каких-то — даже предположительно — неполадках в работе машины, а неисправности не обнаружено, двигатель должен быть снят и отправлен в мастерские для более тщательного осмотра. Может быть, дефект где-то притаился и на земле ничем не выдает себя, но в воздухе, в иных условиях, он может стать опасной угрозой для летчика. Коновалов молчал. Половинкин сам ответил на свой вопрос:

— Если менять двигатель только потому, что этого захотел летчик, у нас двигателей не хватит. После облета видно будет.

— Товарищ старший инженер, Семенов не молодой летчик, он зря не скажет.

Инженер нахмурился.

— Приготовьте самолет к облету. Я двигатели лучше знаю, чем вы себя!

— Слушаюсь!

Об этом разговоре больше никто не знал. Не знал и Семенов, готовясь к вылету в первый летный день после учений. Молодой техник мог не обнаружить неисправность, но мысль, что двигатель проверял сам инженер, успокаивала.

После взлета Семенов только набрал высоту, как вдруг двигатель внезапно умолк и истребитель, лишенный тяги, круто пошел вниз. Сохраняя скорость полета, так нужную сейчас для безопасной посадки, Семенов развернул истребитель на аэродром, на посадочном курсе выпустил шасси и приземлил самолет в начале спасательной полосы. Внешне он казался спокойным, но когда пытался записать в рабочую тетрадь техника о вынужденной посадке, пальцы руки с трудом удерживали карандаш…

К истребителю подбежали Ботов, Половинкин, летчики. Семенов докладывал командиру о своих действиях при необычно опасных обстоятельствах, связанных с отказом в работе двигателя. Остальные молча слушали. Немногое сказал Семенов, только то, что произошло. Закончились учения, и тот же Семенов на этом же истребителе много раз летал глубоко на север, и эти полеты не вызывали сомнений. К ним готовятся, не упуская ни одной мелочи, и чем сложнее задание, тем продуманнее каждая деталь полета. Нет ничего случайного в авиации, и отказавший в работе двигатель — доказательство этому правилу. Техник Коновалов… Недавно окончил училище. Первый практический опыт самостоятельной работы на самолете. Разве это может хотя бы в какой-то степени служить оправданием? Ведь могло случиться непоправимое, будь летчик менее опытный. Скалистая тундра не место для вынужденных…

— Товарищ инженер! Разрешите обратиться? Половинкин внутренне сжался под прямым и решительным взглядом техника.

— В чем дело? Слушаю!

— Вы сами доложите, или мне это сделать?

— О чем?

— О причине вынужденной посадки командира экипажа капитана Семенова.

— Причину установит комиссия. Советую не торопиться с выводами, — с трудом сдерживая раздражение, глухо отвечал инженер.

Командиры стояли рядом. Коновалов заметил, что полковник внимательно прислушивается к его разговору с Половинкиным, и сказал, обращаясь уже к командиру:

— Вынужденная посадка произошла по моей вине. Двигатель был неисправен. Об этом докладывал летчик Семенов после вчерашнего полета.

— Какая неисправность?

— В воздухе был посторонний звук и неустойчивые обороты на номинальном режиме.

— Почему выпустили самолет в воздух?

— На земле дефект не обнаружили. Инженер осматривал двигатель лично.

— Я спрашиваю, почему выпустили самолет в воздух? — Было заметно, что Ботов плохо владеет собой.

Перед людьми открывалась завеса, за которой пряталась истинная причина вынужденной посадки.

— Я предлагал заменить двигатель. Старший инженер запретил и приказал мне выпустить самолет для облета.

Ботов резко повернулся к Половинкину. Тот порывался что-то сказать, побелевшие губы его дрожали, но Ботов не стал его слушать.

Когда рванувшаяся с места машина увезла командира к штабу, Астахов подтолкнул Семенова:

— Молодец, батя! В тундре было бы ох, как плохо…

Через несколько дней, незаметно, сторонясь людей, Половинкин убыл. «Воздух стал чище», — поговаривали техники.

Ночь. Огромная полная луна повисла над горизонтом. Земля, притихшая, светилась ровным желтоватым светом. Золотом поблескивал снег. Укрытые толстым слоем его, спали глубоким сном сопки. Ледяное безмолвие, покой, тишина. Темная фигура часового медленно двигается вдоль стоянки истребителей, но так тихо и спокойно кругом, что и это движение лишь подчеркивает торжественную тишину спящего севера. Часовой вдруг остановился, замер. «Стой, кто идет!» Окрик разнесся по аэродрому, как бы всколыхнул наполненный невидимыми морозными кристалликами воздух. Эхо его застыло где-то в море, во льдах. Человек, медленно идущий навстречу часовому, сделал еще несколько шагов и остановился. В руках часового блеснул луч карманного фонарика. Вряд ли он был нужен: луна хорошо освещала крупную фигуру. Часовой прижал автомат к груди, принял положение «смирно», провожая глазами человека, продолжавшего путь вдоль стоянки…

Отставка! Уж лучше бы в запас! Есть что-то обидное в этом слове «отставка», отрешающее от жизни, безвозвратное. В его возрасте в отставку не уходят, разве что по болезни, и все-таки — это отставка. Назойливое слово вертится неотступно, и Ботов повторяет его десятки раз, повторяет невольно. Нет, это не волнение, а что-то другое, более сложное, никогда не испытанное. За долгие годы в авиации, пролетевшие быстро, как юность, он много раз волновался, и это было естественным. Он давно научился руководить своими чувствами, и это помогало ему всегда действовать осмысленно. Говорят, в минуту опасности человек мысленно пробегает по своим годам, вспоминает всю свою жизнь. Ерунда! В минуту опасности человек думает, как победить смерть и выйти из поединка еще более сильным и неприступным. Человек видит свою жизнь отчетливо, ярко, как нарисованную картину, когда он сравнительно спокоен, когда к прошлому возврата нет, а будущее еще не совсем ясно, когда жизнь круто поворачивает к чему-то новому, резко отличному от всего, что ранее составляло существо бытия. Вот и у него, Ботова, сделан последний полет. Последний! Он не знал этого, пока не произвел посадку, и это лучше. Взлетая, не думай, что это последний полет. У летчиков так не принято. Много месяцев на севере… Небо Арктики под охраной. Новая техника, новые силы, новые люди, молодые, обогащенные опытом прошлых лет, событий. Последний день в армии. Так надо! Он честно воевал и после войны продолжал жить боевой жизнью военного летчика, командира. Нет покоя в душе, в мыслях и никогда не было. Тревожное чувство толкнуло его к стоянке самолетов, туда, где он еще свой человек, по крайней мере сегодня. Кончено с полетами! Теперь он может летать только в качестве пассажира, только на транспортном! Уж лучше поездом, отдельное купе. Почему отдельное? Начинаешь искать покоя? Обернись на свою жизнь, прошагай по ней. Разве ты когда-нибудь останавливался? Все годы шагал крупными шагами. Было время, хотел остановиться, перевести дух, но жизнь толкала вперед, и он шел, не мог, не хотел не идти… В четырнадцать лет ФЗУ, потом завод, аэроклуб, армия. Первые полеты на истребителе, бои на востоке. Первая японская пуля — и началась боевая жизнь! Рвался в Испанию, но там к тому времени уже делать было нечего. Опоздал в Испанию, но вовремя успел на запад Украины. Тогда захотелось остановиться. Женитьба. В первый год двое детей. На всю жизнь он запомнил их любопытный, жадный взгляд на мир. Два маленьких существа, как капли дождя похожие друг на друга, едва прожили два года. Страшное июньское утро… Брест. Больше он не видел своих детей, даже мертвыми. Только через год он нашел жену. В двадцать восемь лет седая, измученная женщина долго всматривалась в лицо мужа. Потом слезы и нечеловеческий крик: столько было муки в ее помутневших глазах и вздрагивающем теле, но это уже была жизнь. Она продолжала звать вперед, бороться, мстить. Еще год разлуки. Бои над Берлином… Поход окончен. Смерть не нашла его. Затянулась рана. Родился еще человек, маленькая Ботова, и на лице жены появилась улыбка, и на его лице тоже. Живут на евпаторийском берегу и ждут большого Ботова. Семья опять есть, спаянная испытанной любовью навечно…