Аскольд Якубовский - Квазар

Бредя в общем густом потоке, я увидел того, мелькающего. Он тоже меня увидел. Мы кивнули друг другу, и я остановился.

Мелькающий отдыхал, сидя на краю леска, ловко присев на пятку подогнутой под себя ноги. Так сидят, когда моют в лотках золото, сибирские золотомывы, одиночки-кустари.

Он что-то делал руками в траве, в то же время смущенно-весело поглядывал на катящийся поток. Вот, чиркнул спичку, и в траве задымилось. Мини-костер!

Узенький дымок, как от сигареты, поднялся вверх, и я подошел к Мелькающему. И тоже присел: золото я не мыл, но в лесах мне приходилось шататься. Был он — я впервые рассмотрел Мелькающего — одет кое-как в ношеную одежду. Сам побеленный годами, брови — седые кустики. Но такого широченного лба мне еще не доводилось видеть.

Он тоже поглядывал на меня, и конфузясь и радуясь. Должно быть, потому, что его костер вызывал презрительные пофыркиванья прохожих. Но когда сидят рядом двое серьезных поживших мужчин и колдуют с костерком, то это уже кое-что значит. Мой приход к огоньку как бы узаконил его. Мужчина ухмыльнулся:

— Вот, балуюсь, — сказал он, а я сказал, что люблю огонь. Сообщил о ночных разговорах.

— У такого и не поговоришь, пять минут — и прогорел, — сказал Малознакомый. — А костерком я занялся потому, что дома прибираются…

— И меня тоже выгнали, — сообщил я.

Не только лоб, но и правая рука Малознакомого была удивительна. На ней были пальцы-обрубыши.

— Производственная травма? — спросил я, уже предвкушая историю, и мужчина сказал, что да, производственная, с войны. Но разговорились мы не сразу, а когда костерчик прогорел и снова был разведен, и так раз пять подряд. Ряды гуляющих редели, к нам подбежала собака-крокодильчик и щетинистая собачка-лапатошка. Из тех, что издали не разберешь, где голова, где хвост, такие они щетинисто-косматые с обоих концов.

Крокодильчик был той редко встречающейся помесью, в которой слились противоположные породы. Крепкий и длинный корпус овчарки был посажен на ножки-обрубки таксы. Но лапы, хотя и вывернутые совсем по-таксиному, были и толсты, и крепки.

Пес был смехотворен не сложением, а важной многозначительностью таксы, умноженной на величавость сильной овчарки, могущей сражаться даже с волком и знающей это. Я рассмеялся на крокодильчика, а мой знакомый неодобрительно качнул головой. Я не понял, что ему не нравится, крокодильчик или мой смех. Другая же собака, лапатошка, была забавна щетинностью, тем, что глаз ее не было видно. Двигалась она уверенно и быстро. Это была помесь тибетского терьера с дворнягой. За своим другом крокодильчиком она бегала, не отставая, а обогнав, дожидалась его.

Знакомый угостил их сахаром.

— А теперь я займусь огнем, — сказал я.

И, побродив вокруг, я насобирал горсть сухих веточек, взял валявшиеся пустые сигаретные пачки «Шипка». Из всего этого развел шестой костерчик, а Иван Борисович опытной рукой поправил его. Сам говорил:

— Я тоже любил ночь, костер, болтовню. Да бросил охоту из жалости к зверью, мало их остается. А что касается рассказов, то… Слушать их я разучился, старею, сам стараюсь говорить. Мне только подавай слушателя, я его заговорю. Как у вас со временем?

— Есть…

— Господи боже, кем я только не побывал! Так согласны вы слушать?

— Согласен-согласен-согласен.

Костерок 7 — говорим о войне, что была.

Костерок 8 — рассказываем, кто кем работает.

Костерок 9. Рассуждаем о собаках, какие лучше. Чистой породы или гибридные.

Костерок 10. Мой знакомый был мобилизован и служил в саперных частях комвзвода у полковника Смоли. Дружил с ним.

Костерки 11, 12, 13, 14 и далее:

— Он и приглашает меня к себе, в Россию, — рассказывал Иван Борисович. — Засел в городишке Нелине, что невелик, и наслаждается всем отошедшим — заброшенными церквами, а там их было несколько, исконно русским говором городских жителей, зеленью лесов, прочим. А чего ему не наслаждаться, если он в отставку вышел, ему к городской квартире приплюсовали еще и дачу.

Началось у него не житье, а малина. Перебрался он на свою дачу, можно сказать, окончательно, только два-три зимних месяца проводил в Москве. Человек военный, он всегда командовал. Привык. И подход ко всему в саду и огороде у него был чисто военный. Сначала стратегия (основная цель), затем разведка, опрос лазутчиков (т. е. соседей), штудирование литературы, затем четкая разработка плана боя в огороде или саду. Не всегда, конечно, получалось, потому что отходить с захваченных позиций он не любил и не умел. Генералом потому не стал, что не хватало в нем способности к маневру. Вот, скажем, пчелы. Он проштудировал литературу, изучил, поспрашивал. Затем написал руководство, как следует по-настоящему управлять пчелами. Но пчелы этого руководства не читали, потому у них постоянно происходили конфликты. Изжаленный пчелами, он и в больнице лежал, а уж сколько роев переморил, не счесть. Овощи и яблони сначала ему подчинялись неохотно, но летать они не могли, умереть из протеста им живучесть не позволяла. Им-таки пришлось приспособиться к полковнику (опыты с пчелами он продолжал).

Так что ходил Петрович козырем.

Года так через три-четыре, когда он одержал победы — первые, над овощами и фруктами, — он призвал меня в городок, соблазняя стариной видов, овощами, яблоками. В отпуск я отправился к нему.

Встретились. Погуляли мы в саду с яблоньками, прошлись по огороду, где поротно и повзводно, как на параде, сидели редьки, черные и белые, морковь, огурцы, клубника, выращиваемая отчего-то в бочках с просверленными отверстиями.

Жил он на даче одиноко, жена сидела в Москве с детьми взрослыми, да требующими догляда.

Несколько дней, как водится, мы вспоминали войну. Он — начальственно, я как подчиненный.

— Пей, ешь, отдыхай после дороги. А потом будь готов к осмотру городка. С фотоаппаратом!

— Есть, товарищ полковник! — отвечал я, хотя к тому времени я закончил институт, на заводе дошел до должности, равной полковничьему званию. Но мне его обращение все же нравилось, оно напоминало время, тяжелое и страшное, а все же сросшееся с сердцем.

Оказалось, что мой отпуск, все двенадцать дней (неделю я хотел провести в Москве, побегать по театрам) у полковника уже был расписан по минутам. А чтобы, не дай бог, не упустить чего, план был перепечатан на трофейной пишмашинке «Адлер», но с русским косо припаянным шрифтом. Листок приклеен к кухонному шкафу, рядом с календарем. И стоило войти в кухню (а мы в ней питались), как было видно, и какое сейчас число, и что там в программе. Но я не протестовал, первая же наша рекогносцировка поразила меня. Этот маленький городок, видавший и татар, и Наполеона, и немцев, не только сам был красив, он стоял на сильно и красиво пересеченной местности.