Аскольд Якубовский - Квазар

Я простил ее.

— Как ты живешь? (И думал: «Мне-то все равно»).

— Ничего, — ответила Наташа. Верхняя губа прикрылась нижней, выпяченной (она высокомерна — по временам).

— Ездишь в командировки?

— Редко.

Молчание. Наташа сверлит землю каблуком. Ноги ее длинные, модные. По ним — синяя вязь набухающих жилок. Ими написано: «Молодость уходит».

— Интересные командировки?

— Всякие…

Оживилась. Лицо ее блеснуло.

— Я в деревню ездила, в Петушки. В племхозе была, о свинарниках писала. И вообрази, кого я там встретила — Глебова Ваню, сейчас он там секретарит. (Это меня не удивило, знакомых мужчин у нее до чертиков.) А недавно пошел мой городской репортаж, небольшой. Но что мы — рабочие клячи, это вы — творцы. Ты что сейчас делаешь?

— Живу, — отвечаю.

— Я слышала, что ты болен?

— Есть немного.

Еще она спросила, что я пишу, и любопытство проступило не в ее лице — им она владеет, а в плечах и в повороте головы.

— Ты не спешишь? — спросил я.

— Что за вопрос? — сказала она.

По движениям ее я уловил шевеление в ней какой-то идеи, намерения, вопроса. («Если спросит, вернусь ли, скажу так: «Ха!»)

— Это очень больно — легкие?

— Совсем не больно.

— Надо ехать в деревню.

— Поеду. Мне пора. Прощай, — сказал я.

«Так и надо, — одобрил я себя, — только резкие поступки». Уходя, я заметил краем глаза, как задрожал Наташин подбородок.

…Чистил ружье. В стволах сидят пятнышки. Как и у меня в душе — от Наташи. Потом смотрел отцовские этюды. Разложил на полу и бродил между ними. Нашел портрет матери — осенний, золотой, мягкий. Добрая, милая мама, я и не помню тебя.

А вот этюд «Вечер у реки».

Пароход тянет баржу. Они проходят мимо, а волна набегает. Да, около воды мне дышится легче. Надо ехать в деревню, к лесу и воде.

(Вечер.) В сумерках я гулял с Чухом. Он был мне нужен именно в этот вечер. Не знаю зачем, а нужен.

Мы гарун-аль-рашидили.

Чух останавливал прохожих вопросом: «Что вы сделали сегодня хорошего?» Ему, странное дело, отвечали.

А что он сам такого сделал?

Я смотрел на него, и мне хотелось заорать или треснуть его. В двенадцать я проводил Чуха домой, потом ходил один. Снова теплая ночь, снова туман и фонари. Ко мне вернулось сладкое видение дрожащего Наташиного подбородка…

2 июня. Дождь, тоска. Я не нужен никому! Жизнь проходит мимо. И пусть идет на здоровье, я буду работать.

…Купил 1) щетинные кисти — 2 шт.

2) карандаш «стеклограф» — 3 шт.

3) обоев (для рисования на их обороте).

4) «пастель» — карандаши (коробка).

5) водки — для обтирания. Говорят, это бодрит. Абсолютно не работается, черт побери!

4 июня. Вчера бродил в центре. Пошел к Чуху, поднялся к двери и… плюнул.

Я нашел телефон-автомат и побродил вокруг. Наконец опустил монетку и набрал номер (трубка была липкой и пахла потом).

— Наташа, это я… (Кровь ударила мне в голову.)

— Что тебе, Павел? (Голос льдисто-синего оттенка.)

— Хочу увидеть тебя!

Долгое молчание — взвешивает. Вспотела сжатая телефонная трубка, запах моего пота приплюсовался к другим. Сколько людей стояли вот так и ждали. Наташа сказала:

— Сегодня не могу, завтра не могу. Послезавтра.

— Где?

Ответ ее по-военному быстр и четок. Не ответ — приказание:

— Парк, пять часов. Все!

Парк у нас музейный уголок природы. Там можно, будто зверя в клетке, подержать за усы колючий боярышник, потянуть за хвост «волчью ягоду» и потрогать ежевичник.

— Пока! — пробормотал я, вешая трубку. Черная сводница!

Заболел острой болью затылок. Я разулся и стал на асфальт. Полегчало не затылку, а уставшим ногам.

Вот еще что: я не мог вспомнить Наташу, видел только черный ее силуэт в анфас или в профиль. Да еще и со светлым каким-то ободком.

5 июня (утро). Обдумывал вчерашнее. В раскрытое окно прыгнула кошка — нежная, белая. Это наша соседка. Живет на два дома — свой и наш. «Мрм», — сказала двудомница.

Днем немного писал, но кисти падали на пол, краски не соединялись. Неужели я люблю Н.? К лицу ли мне, больному некрасивому человеку, любить? Этим должны заниматься особенные люди — красивые и сильные.

6 июня. Пришел и ушел день встречи. Нахохлившийся. Пушилась зелень, кусались мухи, в тополях шумели воробьи. Тетка ждала дождь.

Когда я надел костюм и вышел, она выпрямилась над грядкой. Обирая земляную грязь с рук, сказала:

— Эй, не ходи, ливень будет. (И она зашевелила, захрустела суставами.)

…Наташу я нашел у большой клумбы с петуньями и ползучими плетями настурций. Это ее подарок, настурции я люблю. Их приятно писать, они так вкусно красивы.

Н. резко поднялась мне навстречу, и мы пошли.

Мы ходили кругами, может быть оттого, что первоначально обошли клумбу и приобрели траекторию. И было в этом кружении что-то колдовское, завораживающее.

Наташа шла впереди, а я немного приотстав. Глядел на нее, и мне не верилось, что я обнимал ее когда-то. Мне хотелось уйти. Я говорил:

— Недурный парк. Волчьи ягоды, шиповник.

— Да-да-да, — кивала Наташа. И вдруг наклонилась. — Смотри, Паша, здесь растет и земляника.

В траве, среди окурков, светились два белых цветка. Не один, не три — именно два. Это мне показалось странным.

— Потемнело, — бормочу я. — Сейчас будет городу мойка.

А события начинают приобретать темп.

Тучи быстро накрывали город. Ударил ветер, замотал верхушки. Березы сыпали листьями.

Над ближним пригородом загудел небесный самосвал, опрокинул кузов с камнями:

— Та-ра-рах!.. Хо-хо-хо!

Дождь наплывал колеблющимся занавесом, дыша мокрым. Он просы́пался на железные крыши. Мы встали под березой. Дождь щелкал по листикам.

О ближние провода разбилась молния, разлетелась в синие клочья. Ударил гром. После его удара хлынул ливень.

Я обхватил Наташу, прикрыл плащом и не головной памятью, собой вспомнил ее. Мое тело заговорило с ней. «Здравствуй», — говорит моя рука ее руке. «Здравствуй!» — кричат мои плечи. «Здравствуй… здравствуй… здравствуй!..»

Вертелись в ливне кусты, шагали деревья. Не гасла беззвучная молния.

— Что?.. Что ты сказал?.. — спрашивала Наташа. Глаза ее раскрылись — два птичьих испуганных глаза, — и дождинки (или слезы?) выкатывались из них.

Значит, я сказал? Что?

— Люблю… Люблю…

Она смеется и засовывает мне холодную руку за воротник.

— Милая!

Злорадный голос:

— Не откусите тетечке нос!

Рядом с нами вырос пацан. С него течет в три ручья.

— Пошел, мокроштанник!

Он ушел, растаял.

Мы выскочили под дождь, хохотали, шлепая по лужам. Дождь занавешивал нас, прятал от всех — добрый, милый дождь.

Бежим, а впереди нас по дорожкам мчатся дождевые веселые всплески.

Уличный асфальт. Потоки, озера, моря. Зеленая звездочка.

Мы вскидываем руки, и такси, фыркая и пуская фонтаны по-китячьи, подплывает к нам. Шофер ворчит: