Сергей Снегов - Мой друг Андрей Кожевников

Вскоре я узнал и причину внезапно овладевшего им строительного ажиотажа. Он задумал жениться на одной из недавних лагерниц. Нужно было отыскать что-то не обыкновенное, чтобы пробудить в равнодушном к женщинам Кожевникове жажду семейного гнездышка. Мне заранее рисовалась женщина цветущих лет, умная, интеллигентная, хорошая хозяйка, конечно, великая мастерица чайных церемоний, заботливая подруга... Лишь человек таких выдающихся кондиций мог заинтересовать моего друга.

Но то, что я узнал о Нине, так звали его подругу, не подтверждало рисовавшийся мне идеальный образ. Она, конечно, была интеллигентна, все же дочь профессора, и сидела по вполне интеллигентной статье – за недопустимые высказывания о наших партийных руководителях. Но все остальное противоречило этим сведениям. Нина в лагере связалась с уголовниками, часто меняла недолговечных друзей – все они были из «своих в доску». Меньше всего Кожевникова могла увлечь такая женщина, а он увлекся. У меня создалось единственное объяснение: он ничего не знает об истинной натуре своей избранницы, она обдурила его, обдуманно скрыла себя, столь же обдуманно играет роль вполне достойной дамы.

Мне захотелось с ней увидеться, чтобы правильно оценить любовную аварию Андрея Виссарионовича.

Случай представился скоро. Мы с ним встретились на каком-то совещании, он пригласил меня на новоселье, начертил на бумаге схему улочек и балков – без такой схемы и думать нечего было пробраться в лабиринте «Шанхая» без провожатого. Я пообещал явиться в ближайшее воскресенье.

В назначенный день, после долгих блужданий со схемой в руках, я наконец обнаружил его балок. Он внушительно отличался от соседей. Он был солиден. Соседние хижины монтировались из разной строительной непотребы – кривых горбылей, рваной фанеры, жести. На иных стенах были заплаты из картонных ящиков, в них в годы ленд-лиза доставлялись консервы из Америки. Балок Кожевникова возводился, конечно, тоже не из бревен и кирпича, но доски были досками, а не резаной фанерой, и крышу покрывала настоящая жесть, а не рваная парусина и не солома, привезенная с материка в местный совхоз и оттуда украденная.

Я постучал, женский голос крикнул изнутри: «Войдите!» Голос был приятен, без лагерных интонаций. Таким голосом мог говорить только культурный человек. Я вошел, разделся в прихожей. В комнате, на единственной кровати, лежала молодая женщина, худая, с довольно приятным лицом. В комнате у стола стояли две табуретки. Женщина показала на одну.

– Садитесь. Я вас знаю, вас зовут Сергей Александрович. Андрей скоро придет. Будете пока развлекать меня, Сережа. Надеюсь, вы умеете?

– А как развлекать, Нина?.. Простите, не знаю отчества.

– И не надо знать. Я сама его временами забываю. Развлекать будете так. Расскажите что-нибудь, чего я не знаю. И непременно захватывающее.

– Смотря что вас захватывает. Английский министр иностранных дел Бивен вчера схватился с нашим заикой Молотовым – подойдет? Еще знаю пару историй о Рокамболе из сочинений господина Понсон дю Террайля, могу и о баскервильской собаке.

Она расхохоталась. Она красиво смеялась. И она великолепно ощущала иронию.

– Молотов мне противен, ненавижу усатых. Собака ми не увлекаюсь, лучше кошки. О кошках вы ничего не знаете?

– Только о коте, который бродит сам по себе.

– Выдумка, таких котов не бывает. Наверно, подстерегал кошку или прозаически охотился за мышами. Еще ни разу не встречала мечтателя с хвостом.

Так мы перебрасывались с ней шутками до прихода Андрея Виссарионовича. Одновременно я разглядывал и ее, и квартиру. Она не подумала подниматься с постели, хоть была одета. Квартира поражала роскошью отнюдь не «балочной архитектуры». И стол, и обе табуретки были сбиты надежно, кровать, наверно, тоже не шаталась и не скрипела. Над кроватью был намертво пригвожден к стене настоящий ковер – не целующиеся голубки на рогоже и не машинные немецкие поделки, после войны населившие чуть ли не каждую вторую квартиру, – олени на фоне сентиментально нарядных гор. Нина мне понравилась – непринужденностью разговора и культурой речи, она даже вставила вполне уместно несколько ходячих латинских фраз. Все это мало сочеталось с теми сплетнями, какие я о ней слышал.

– Как хорошо, что вы пришли! – обрадовался Кожевников, войдя в комнату. – Сейчас я приготовлю наш старый любимый чай. – Он озабоченно повернулся к Нине: – Прости, не спросил – может, ты хочешь кофе?

– Чай так чай, – равнодушно сказала она. – Сегодня обойдусь без кофе.

Она и не подумала вставать, когда пришел Кожевников. Я спросил:

– Можно больше не занимать вас новостями о кошках или дипломатах в ООН? Вы, наверно, хотите помочь Андрею Виссарионовичу приготовить стол? Разрешите помочь – где у вас скатерть и стаканы?

– Не надо. Андрей все приготовит сам. Он отлично справляется с хозяйством. Это его хобби.

Тогда я задал другой вопрос:

– Мне кажется, вы нездоровы, Нина? Все время лежите на кровати. Боюсь, я пришел не в лучшее время.

Она зевнула, прежде чем ответила:

– Выбрали самое хорошее время. Я не больна, только ленюсь. Андрею очень нравится, что я лентяйничаю. Надо потворствовать даже нездоровым желаниям главы дома. Я стараюсь ему угождать.

Когда Андрей Виссарионович расставил на столе чашки, а затем внес чайник с кипятком и заварку в кофейнике, ей все же пришлось встать. У нее оказалась хорошая фигура, худощавая, но хорошо очерченная. Такую фигуру можно было не скрывать, валяясь на кровати.

Когда я уходил, оба взяли с меня слово, что я не замедлю снова посетить их убежище. Она, правда, сказала не убежище, а конуру.

Вторичное посещение вышло не скоро. Знакомство рисовало мне совсем другого человека, чем описывали слухи. Я придирчиво допрашивал знакомых, знавших ее в лагерной жизни. Старые слухи снова подтверждались. Было несглаживаемое противоречие между той женщиной, о какой говорили, и той, какую я увидел.

Противоречие исчезло, когда я пришел к ним во второй раз. Кожевникова не было, он по каким-то делам уехал на пару дней в Дудинку. Нина пригласила меня к столу, предложила закусить и выпить. Мне показалось, что она уже нахмеле. Я отказался и от питья, и от закусок. Она укоризненно покачала головой.

– Напрасно пренебрегаете. А я, когда Андрея нет, немного принимаю. Он строго следит за мной, говорит, что пить для моего здоровья вредно. Даже угрожал побить, если увидит пьяной. Но вы, Сережа, не настучите на меня, правда? За ваше здоровье!

Она залпом опрокинула рюмку, но закуски не взяла. Надо было уходить. Неловко и неприятно сидеть с подругой твоего товарища, которая в одиночку развязно пьет, когда ты отказался составить ей компанию.