Альберт Усольцев - Есть у меня земля

Повесть

— Поймите одно, Шишигин, не могу я оставить этот мост! — резко сказал председатель райисполкома Ифас Петрович Сеновалов. — Не имею права. Чувствуете субстанцию?

— Чего? — не понял Шишигин.

— Субстанцию… первооснову… Как бы популярней… Есть философская категория — необходимость. Вот назвал меня отец, дай ему бог здоровья, Ифасом, и хожу всю жизнь. Хожу, хотя мог бы переменить… Сергей там или Вячеслав. А вот хожу в Ифасах — и точка! Последнее, значит, необходимость. Не поняли?

— Не, — угрюмо отозвался Шишигин. — Мудрено больно, председатель. Про мост я веду разговор-от…

— А я про что?

Сеновалов из ящика стола достал бумагу с большой печатью. Протянул Шишигину:

— Читайте… Параграф пятый… Что в нем сказано.» «В связи с пуском в рабочем поселке Водополье нового бетонного моста старый, деревянный, предлагаем снести».

— Так и написано? — недоверчиво спросил Шишигин. — Я вторые глаза в сторожке оставил…

— Черным по белому.

— Как же… Мост ведь…

— Ну и что? Мост — это сооружение, а не… Не живое существо, в конце концов.

— Не то говоришь, председатель.

— Этот мост мне вот где сидит, — показал председатель раййсполкома на шею, короткую, с ожерельем складок. — Каждый год настил ремонтируй — раз! За ледоломами следи — два! Сторожа, вас, значит, держи — три! И прочее… четыре! В прошлом году трактор леспромхозовский вниз рухнул, пацан с верхотуры спрыгнул — шею себе свернул… Так что, сами понимаете, фактор моральный и экономический…

Сеновалов поднялся со стула, полагая, что разговор окончен. Но Шишигин продолжал сидеть в низком кожаном кресле, неподвижный и молчаливый. Медно-красное, с вечным, не сходящим даже зимой, загаром лицо его напоминало ветровое стекло машины, в которое попал камень, — так оно было испещрено глубокими витыми морщинами. Лоб, широкий, почти прямоугольный, тронутый оспой, был похож на обожженный кирпич из самана. Крутой взгляд узких, привыкших постоянно щуриться глаз неприятно холодил. Скроенная из старой солдатской шинели куртка с сыромятными пластинами на груди и спине под солнечным лучом, проникавшим в полузакрытое шторой окно, густо парила и отдавала пресным от талой воды запахом.

— Конец мосту, выходит, — проговорил Шишигин, рассматривая свои тупые, лоснящиеся от дегтя «бутылы», сапоги из свиной кожи, — будто видел их в первый раз и удивлялся — почему это он в «бутылах», когда все ходят в покупных сапогах.

— Послушайте, Кузьма Захарыч, — перешел на сухой официальный тон председатель райисполкома, — совершенно не понимаю причин вашего беспокойства. Пенсию вам оформили, все честь по чести. Будете спокойно спать дома. Никакой ответственности и забот. Ну, что еще, Кузьма Захарыч?!

— Мосток сохрани, председатель, — глухо, будто в трубу, прогудел Шишигин. — Не уништожай так скоро, а?! — в голосе его послышались нотки затаенной мольбы.

— А если рухнет и будут жертвы?! — тихо спросил Сеновалов, как меч, поднимая в правой руке бумагу с круглой печатью. — Ежли бы да кабы, дак и являлись на бел свет детки, как бобы.

— Подюжит мосток, подюжит…

— Где гарантия?

— Отец мой строил-то, вот тебе и гарантия. Два быка в самом централе из кондового лесу, ишо гудют, когда стукнешь обушком.

— Но зачем?

— Больно красив он, мосток-от. И народу от него радость идет. Люди здесь рассвету и закату радуются. Воде и солнцу.

— Бетонный построен, пропускная способность в пять раз выше… Нет, чего не могу, Шишигин, того не могу. Не имею права.

Шишигин встал. Всхлипнули размокшие «бутылы», заскрипела, словно жестяная, куртка с сыромятными пластинами. Шел к двери сторож неловко, помогая не-гнущимся ногам длинными руками, словно только-только учился ходить на протезах. Остановился, пропуская в кабинет дородную секретаршу.

— Делегация из средней школы, — сказала секретарша. — Ифас Петрович, вы слышите? С петицией насчет сноса моста. Некуда, говорят, будет после выпускного приходить утро встречать…

— Пусть приходят на бетонный.

— По бетонке машины с какой скоростью идут! По деревянному осторожненько, как по хрустальному, а там мчатся словно ошалелые.

— Позвоню в автоинспекцию, знак поставят.

Секретарша вышла. Выглянул из приемной Шишигин.

— А, председатель? — спросил Шишигин, все еще на что-то надеясь.

Сеновалов, не ответив, сердито швырнул недокуренную сигарету в пепельницу. Подошел к окну. Отсюда хорошо был виден мост. Все в нем — и быки, стройные, туго сплетенные из корабельных сосен, и балки-перекрытия, и настил — было деревянным. Даже на стражах-ледоломах не блестели стальные накладки — крепкими деревянными угольниками встречали ледоломы весенний паводок. Некрутой спиной связывал мост в одно нераздельное районное село, разбитое надвое несердитой, кроме весеннего половодья, степной рекой.

«На самом деле, — подумал Сеновалов, — нарушится мост, уйдет красота райцентра… На старуху-беззубиху станет похожим».

— Самому жальчехонько, — тихо проговорил Сеновалов. — И мне довелость тут рассветы встречать. Стихи сочинял…

— Чего? — спросил Шишигин. На правое ухо он слабо слышал.

— Стихи, говорю, писал… «А помнишь ли ты осенних снов холодный ил, а помнишь ли ты кривых мостов седой настил? Не знаю, куда пошел, куда приду, но, может, нечаянно, негаданно твоих ручьев исток найду…»

— Каких ручьев?

— А черт его знает, Шишигин. Сейчас уже не помню. Любовь, наверное…

Шишигин достал кисет, оторвал аккуратный лоскут бумаги, скрутил «козью ножку», насыпал в нее самосаду крупной сечки и закурил. Сеновалов поморщился — он не любил терпкий запах самосада.

— Порушишь, выходит?

— Обязан.

— Когда?

— После большой воды.

— Рвать?

— Вероятно. Разбирать — недешево обойдется. Да и риск есть, вон какая высь. Не ровен час, кто сорвется. Договорюсь с ДОСААФом, рванут.

— Кто?

— Букреев.

— Букрею не дозволю.

— Почему, Шишигин? Какая разница, кто взорвет мост.

— Не пушшу Букрея.

— Ну, хорошо, посмотрим, когда срок подойдет. До свидания, Шишигин! Радуйтесь — спокойно спать будете. К сыновьям съездите. У вас ведь, кажется, трое. Артему — привет от меня. Мы с ним вместе учились. На том мосту стишки сочиняли вместе. Будьте здоровы!

Река гудела. Тихая, мелководная, с ленивым узким течением в обычное время, в половодье она неожиданно разбухала, выходила из берегов и, мутная, не по-степному быстрая, несла на своей спине невесть откуда взявшиеся зеленые льдины, ноздреватые, с вмерзшими осенними лилиями, тальниковым листом, конским пометом, со следами оборванных тропинок и санных дорог, ошметками черной соломы, с сорванными плотами, тыном огородов и садов, с ощерившимися вывороченными корнями тополей, с украденными у хозяев поленницами худосочных ветляных дров.