Раиса Лыкосова - Встретимся на высоте

Натка оглянулась. Около загона, широко расставив ноги, откинувшись всем телом назад, стоял Панька. Зацепив веревку за столб, со всей силой тянул ее на себя. С другой стороны в широкую, литую спину быка полетели ссохшиеся комья земли. Разгул попятился, роняя розовато-зеленую пену. И в тот момент, когда он разворачивался, чтобы нанести удар обидчику, Баянов, подбежав, ухватился за кольцо, вдетое в верхнюю губу быка, дернул кольцо на себя. Бык мощно, как бы всем своим нутром, выдохнул и упал на колени.

Не помнила Натка, как она влезла на изгородь. Ее трясло, зубы стучали. И вся она от кончиков пальцев и до волос была мокрой. Она видела, как Панька и Баянов пытались связать веревкой ноги быка, как им на помощь подбежал Маркелыч. Наконец Разгул был связан, и прибывший ветеринар влил ему лекарство.

Натка слезла с забора, около нее уже снова крутились Тонька и Кубик, а она все не могла успокоиться. Запоздало судорожно всхлипывала. Перед глазами все еще стояли разъяренный бык, словно танк, сметающий все на своем пути, и убегающая лошадь с двумя темными кровавыми дорожками на боку.

— Наташа, была дома-то? — подойдя к девчонкам, спрашивает Панька. — Баба Настя в огороде с Дунькой отваживается.

Только теперь Натка вспоминает о доме. И снова они с Тонькой и Кубиком мчатся по улице. Сердце Натки стучит так сильно, что ей кажется, будто она слышит его стук.

— Бабушка! — истошно кричит Натка, увидев примятый табак и лежащую на гряде корову. — Дунька пропала?

— Типун те на язык-от, — сердито обрывает ее баба Настя. — Так и беду накличешь.

Дунька широко раздувает ноздри и косит в Наткину сторону большим синеватым глазом.

— Баба, ты ее тоже шилом?

— Зачем, у меня струмент есть. Крючок раньше был. Сети вязали. Конец-то отец сточил. Разве впервой. Ох, сколько на моем веку всяких напастей было, — качает головой баба Настя и пучком травы отгоняет от Дуньки мух. Белый платок ее съехал на плечи. — Потерпи, матушка, потерпи. Сейчас полегчат.

С коровой баба Настя разговаривает так же ласково, как с Наткой во время хвори.

— С Розой-то отводилися? — спрашивает она подбежавшую Тоньку.

— Ага, — трясет мокрой кудлатой головой Тонька. — В загоне лежит. Жвачку жует уже.

— Ну, стало быть, жить будет. И слава богу. А вы вот что, Ната, сбегайте-ко, попросите у приехавшего фелшара ёду. Ранки надо Дуньке прижечь. На деготь-то мухи садятся больно.

Вечером в тот же день в клубе состоялось колхозное собрание. Детей на него не пускали. Кое-что Натка с Тонькой сумели подслушать в щелочку у дверей.

Колхозники крепко ругали Тонькиных братьев за то, что они «окормили» коров. Колхозное стадо удалось спасти полностью. Из частного пали две коровы, трех успели прирезать.

Председатель Маркелыч сказал, что, конечно, крепко виноваты перед колхозом и перед народом пастухи. Они нарушили, во-первых, запрет, загнали коров на клеверище, что им строго было запрещено. Во-вторых, пастухам надо знать, что с сырой клеверной отавы коров пучит. Шурка и Панька, конечно, плохие ответчики. А вот Егоршу можно бы и судить…

После этих слов в голос завыла сидящая в зале Тонькина мать Оня и, пошатываясь, сжимая ладонями голову, пошла к столу, за которым стоял Маркелыч. Конюшиха начала просить у собрания, чтобы простили Егоршу, уж лучше они, Налимовы, отдадут пострадавшим своих овец и корову.

Счетоводка Женя Травкина сидела за столом и что-то писала. На этот раз на ней была военная форма. Короткие желтоватые волосы прикрывала пилотка.

— Все писать? — глядя на конюшиху, спросила Женя.

Маркелыч, сгорбившись, с минуту растерянно смотрел на конюшиху, кивнул Жене, налил из стоящего на столе графина стакан воды, подал Тонькиной матери. Теперь все сидящие в зале молча смотрели, как, громко глотая и расплескивая воду себе на грудь, пила конюшиха.

Председатель усадил Тонькину мать рядом с собой на свободный стул и, обращаясь к собранию, продолжил:

— Но опять же, выходит, тут правление виновато. Егорша нанимался только подпаском. Выбывшего в трудовую армию пастуха Спиридона Налимова, их отца, правление должно было заменить другим пастухом. Поскольку работников не хватает, нового пастуха не оформили. Выходит, судить теперь некого. Но опять же правление не снимает с себя ответственности и решило выделить пострадавшей семье годовалую телку. Трех прирезанных коров колхоз оформит как мясопоставки. За это выделит их хозяевам — колхозникам и лишившемуся коровы конюху Ивану Горшкову — по теленку.

Вот что узнали Натка и Тонька. И еще на собрании хвалили вновь приехавшего фронтовика Баянова, который так вовремя пришел на выручку Натке. Оказывается, он первым начал спасать и колхозных коров.

Долго еще над починком кружили черные стаи ворон, а по вечерам, надрываясь, зло брехали собаки.

В Кукуе две улицы. Далеко видны они из полей по могучим тополям, взметнувшимся над серыми тесовыми крышами. Тянутся улицы вдоль мелководных, зарастающих осокой и ивой проток. Там, где речки сливаются, как раз напротив бревенчатого моста через Ольховку, стоят клуб и пожарная каланча. Здесь центр починка. Пятое поколение растет с тех пор, как поселились на удаленной от большого мира целине пришлые из-под Перми люди. Расчистили землю от леса, распахали, «почали». Отсюда и пошло название «починок» — новое место.

Рубленую, как колодец, башню-каланчу поставили еще прадеды кукуйцев для наблюдения за лесными пожарами. С тех пор висит на ней медный колокол. Потемнела от времени башня, а службу и по сей день несет верную. О скольких радостных и горестных событиях вещал ее звонкий колокол. Победным набатом звучал он, когда Наткин отец проехал по починку на первом колхозном тракторе. Тревожно и призывно звенел, извещая кукуйцев о начале войны…

Двухэтажный, с широкими окнами и высоким крыльцом клуб — самое новое здание в починке. Еловые бока его все еще источают на солнце смолу.

Рядом с клубом и каланчой, в старых, обшитых тесом бывших кулацких домах, разместились контора и школа. Окна их смотрят друг на друга через дорогу.

Натка, Тонька и Панька сидят у окна на трехместной парте. Раньше, когда в школе работало трое учителей, не было такой тесноты. Заведующий школой и Наткин бывший учитель ушли на фронт. Теперь занятия ведут две учительницы и классы спарены. Первый класс сидит в одной комнате с третьим, второй — с четвертым. Пока Галина Фатеевна проверяет, как читают вслух второклассники, четвертый скрипит перьями, самостоятельно исправляет ошибки в сочинении.

Натка смотрит в окно, в ее сочинении нет ошибок. Конторская сторожиха Кия Шулятева несет из клуба красную скатерть, значит, вечером будет собрание или кто-то приедет из района. Худая женщина в пыльном платке, ссутулившись на беседке тарантаса, проехала на Герке в верхний конец.