Раиса Лыкосова - Встретимся на высоте

— В колонну по одному становись! Взвод, шагом марш! Запе-вай! — скомандовал Толя.

заливисто начала Тонька.

не очень стройно, но с энтузиазмом подхватил «взвод».

Обоз миновал последние дома райцентра, когда в скрип телег и глухой топот копыт на минуту ворвался отдаленный и все равно гулкий перестук стальных колес. Но как ни поднимались на цыпочки Натка и Тонька, как ни крутили головами, так и не увидели из-за кирпичных двухэтажных зданий отошедший от станции поезд. Он увозил Вальку и Галину Фатеевну. Когда смолк стальной перестук и все уже, казалось, осталось позади, прилетел и медленно растаял протяжный, как далекое прощание, крик паровоза: ту-ту-у-у-у…

«Может, не встретимся больше, — грустно подумала Натка. — И как теперь все будет в Кукуе без Вальки и Галины Фатеевны?»

Она хотела спросить об этом у Тоньки, но та уже лежала на пустых мешках, закрыв глаза.

А у Толи спрашивать ни к чему — брату не до этого: он весь охвачен азартом движения. Дорога здесь под уклон, накатанная. Отдохнувшие, избавившиеся от тяжелой клади лошади идут размашисто, весело. В косых лучах закатного солнца, пробивающихся сквозь хвойный лес, вспыхивают пожаром кумачовые косынки женщин на соседних подводах, кумачовые ленты на дугах.

Натка смотрит на незнакомый лес и думает о том, что скоро они достигнут Осиновой горы, перевалят через ее крутые бока, минуют Танып, а там уж рукой подать до их Кукуя. И тогда уж действительно все останется позади: и райцентр, и вокзал, и воинский эшелон с танками, и Валькин поезд.

Натка ложится на мешки рядом с Тонькой и начинает вспоминать весь длинный, необыкновенный сегодняшний день.

А он и в самом деле был необыкновенным. К нему готовились в Кукуе давно. Все лето шили мешки, чинили телеги и упряжь. Неделю назад председатель колхоза Маркелыч снял со столов в конторе и клубе красные скатерти, отдал их комсомольцам, и те изготовили косынки для обозниц и ленты, чтобы украсить дуги. Обоз так и назвали — «красным». Сухое, чистое, тщательно провеянное зерно только что собранного урожая предназначалось для фронта.

И вот наступил этот день — День красного обоза. Он начался рано, когда и улицы починка, и лесная дорога были окутаны белесым туманом, когда нельзя было увидеть, а лишь по скрипу множества колес, фырканью, ржанию и топоту лошадей можно было догадаться, что обоз протянулся на добрый километр. И можно было лишь представить, как на передней подводе, украшенной флагом, сидит, как всегда чуть ссутулившись, одетый в побелевшую от времени красноармейскую гимнастерку Маркелыч. Как, послушный его рукам, неторопливо шагает «колхозный ветеран» Бутышкин. Как где-то ближе к голове обоза на серой в яблоках лошади едет Наткина мать. На мешках рядом с ней, поеживаясь от сырости, сидят Валька и Галина Фатеевна. И тут же лежит их коричневый городской чемодан с блестящими застежками.

Тонька и Натка ехали на Толиной подводе.

— Я такая счастливая, что нас взяли, — шепнула Натка подружке. — Так много увидим всего. А ты, Тонь?

— Знамо дело, — ответила Тонька. — Через неделю в пятый класс потопаем, а дальше поскотины не бывали.

Натка и Тонька очищали лежащие на коленях мясистые стебли черногубки, протягивали очищенные Толе, сами уписывали сладкую траву за обе щеки и, радостно блестя глазами, оглядывали незнакомые места.

Сорвавшись откуда-то из лесной чащи, шумно махая крыльями и едва не ударившись о дугу лошади, над дорогой пролетела большая серая птица.

— Кто это? Леший, что ли? — вздрогнув, как и Натка, от неожиданности, рассмеялась Тонька.

— Сова, — ответил Толя. — Вишь, солнышко всходит. Днем-то ни черта не видит.

Оранжевые стрелы лучей прошили белесую кисею тумана. Игольчатыми зелеными шатрами встали по обе стороны дороги ели. Покачиваясь на их смолистых ветвях, разом застрекотали белогрудые сороки. Не сразу сообразили девчонки, что это и есть Сибиряковский лес, который из починка казался легким, темно-синим, таинственным.

Когда солнце поднялось над лесом и туман развеялся, им встретился обоз, возвращающийся со станции. Лошади в этом обозе были низкорослые, но, похоже, не слабее кукуйских. Впрочем, судить было трудно: невелик груз — пустые мешки с сидевшими на них черноглазыми скуластыми женщинами в тюбетейках. Из-под тюбетеек свисали длинные черные косы, украшенные монистами из пятаков. На некоторых подводах рядом с женщинами примостились такие же узкоглазые загорелые ребятишки. Замыкали башкирский обоз три двугорбых верблюда. На спинах их тоже сидели люди. Девчонки даже рты раскрыли от удивления.

— Татарчата! — восторженно взвизгнула Натка.

— Башкиры это, — поправил Толя. — Кай саул? — крикнул он одному из пареньков, самому востроглазому и смешливому.

— Домой гуляем, — широко улыбнулся парнишка со спины верблюда и махнул легкой хворостинкой. Верблюд повернул свою серую плоскую голову на длинной, густо поросшей шерстью шее и, как показалось Натке, подмигнул им и тоже улыбнулся.

А солнце взбиралось все выше. За селом Танып сделали короткий привал. Здесь, на крутом берегу реки, стояли два одинаковых, сложенных из красного кирпича, под железными крышами, здания. Вместе с Толей девчонки осмотрели одно из них — Таныпскую школу, в которой Тоньке и Натке теперь предстояло учиться. Побывали они и в другом, в интернате, где жили эвакуированные из Ленинграда дети. Толя угостил одноклассников морковью и стручками гороха. Тонька, Натка и Валька унесли подаренные им ленинградцами открытки с изображением красивого города. Потом девчонки и Толя, прихватив ведро, спустились по крутой тропе к реке. Широкая, но мелкая речка говорливо бежала куда-то по крупному рыжему галечнику.

Толя зачерпнул в ведро светлой воды, задумчиво посмотрел на берега. На обрывистый, глинисто-красный, изредка поросший мать-и-мачехою, и на низкий, зеленый от ивняка и травы. Меж кустов ивняка темнела, убегая в сторону Кукуя, тропинка.

— Здесь у реки расстреляли дядю Андрюшу, — задержав взгляд на тропе, сказал Толя.

Натка рывком садится. Все так же с закрытыми глазами лежит на мешках Тонька; не поймешь, спит или притворяется. Брат со спины ни дать ни взять песенный «ямщик лихой». С чуть разведенными, согнутыми в локтях руками, упрямым затылком, твердо поставленными, обутыми в лапти и онучи ногами. Поскрипывают телеги. Пыль, легкими облачками вздымаясь из-под колес, уплывает и садится на серую придорожную полынь. А у Натки в ушах снова и снова звонкое журчание прозрачной до рыжего галечника студеной воды и глухой от волнения голос брата: «Здесь у реки…»