Николай Баршев - Прогулка к людям

А кабинет манит к себе все новых людей. Здесь, пришел, зовите по телефону, делайте доклады, несите бумаги, здесь, здесь инженер Воробьев. И внимательно слушает бронзовый глупый олень, как торопливой походкой ходит по кабинету время, и верит инженер Воробьев, что идет оно скорее, чем дома.

Но вот 4 часа — конец, до нового утра, можно обедать, любить, отдыхать, хлопотать.

— До завтра!

— Прощайте!

Хлопает пружинистая дверь, считает все ли ушли, одного долго не не досчитывалась: Андрей Прокофьевич вышел, как всегда, на час позже всех.

— А все же нужно бы посмотреть, какой вагон дали этому доктору. — Прошел на вокзал, отыскал и остановился, в окнах вагона никого не было видно.

— Ага, жесткий Киево-Воронежский 4-го класса N 535; вот и все, вот и все, больше здесь нечего делать, нужно итти домой. А может войти? — и нерешительно вытащил из кармана вагонный ключ, постоял, оттягивая время, как тогда с Тамарой Петровной и повернулся уходить. Из вагона выскочил Пострелкин.

— Любопытствуете, Андрей Прокофьевич, может зайдете, скучает доктор-то, — и наклонился к уху с шепотком доброжелательным, — других бы не пустил, а вас завсегда, потому старое начальство, знакомое, зайдите, поинтересуйтесь!

Уже не раздумывая, Андрей Прокофьевич шагнул в вагон. Первая половинка была пуста. Пострелкин постучал во вторую, запертую, и сейчас же открыл дверь своим ключом.

— К вам вот!

— А-а Пострельки, Пострельки venez ici, venez!

К двери торопился высокий, охваченный сумерками человек. Рукой он прикрывал лоб, словно от солнца.

— Вот они хочут познакомиться, начальство мое. Я сказал, что вам скучно, они и зашли.

— Ах, как я вас благодарю очень, очень, садитесь, пожалюста. Ви русски ingenieur?

Но упрямая, сверлившая весь день мысль выскочила неожиданно.

— Зачем вы приехали в Россию?

— Зачем ви сюда приехаль? — словно для перевода повторил Деспиладо и вдруг отнял ото лба руку и улыбнулся всем бритым, тонким лицом.

— А ви как сюда попаль? — и указывая на открывшиеся буро-красные пятна, сказал — это нужно бояться, я не дольжен вас принимать, но такая тоска, такая…

— Я не боюсь, — перебил Андрей Прокофьевич, — мне хотелось поговорить с вами.

— Ах вот понимаю, bien, хорошо. Зачем я приехаль? Я приехаль учиться смотреть etc. лепрозорий и революция, о какая революция! Я шель с вами, я стреляль вашу буржуа, я лечиль ваших женщин и вашу Lepro tuberosa, я сам привиль себе и сам захвораль…

Андрей Прокофьевич смотрел на бугровато-бурые, лишенные волос, надбровные дуги и невнимательно слушал. Нужно уходить, как глупо, зачем все это? Он отвернулся к окну. Там в сером вечере, мимо вагона деловито маршировали с песнями и флагами, мальчуганы. Д-р тоже взглянул и черные без зрачков глаза стали задорны.

— Вот, вот, вот ваша чюдни страна, она вся так идет по радиус и у вас нет окружность. Tout le monde, весь мир — вселенна, voila! Ваш инкубационны период прошоль. А вот я попаль в заразник. Какая пропасть, здесь и там…

И неожиданно встал и пошел вдоль вагона.

На одной из лавок была раскинута постель, над подушкой женский портрет, рядом на столике большая банка с водой и растениями. Доктор вытащил из-под подушки и надел фригийскую шапочку, и в том, что он вспомнил о ней и надел ее, — была детская утеха и безнадежность.

— Доктор, не надо ли вам чего?

— Мне? Non rien нитшего, merci я имею много книг, вот мой любимый Ростан — romanesque, какая тихая нежность "un peu de musique un peu de Watteau, скамейка, забор, два сердитых соседа и любовь, — и вдруг указал в окно, — отчего ви не там? Вам можно, а я буду кричать в крышу, окна, проказа с вами, с вами! А — а - а какая мука сидеть в заразник. Я сильни, я хочу любить, какая мука, жизнь ходит мимо стекля. C'est chose bien commune de soupirer pour une blonde, chataine ou brune maitresse. Ах я еще молод, хоть один раз вернуться к вам, последни раз. Monsieur помогите мне о, c'est tres simple — это у вас в руке. Дайте мне ваш ключ, этот ключ и я пойду погулять, я имею деньги, мы проведем хорошо время и apres я навсегда вернусь сюда в коробочку к этому мучительному портрету и моим водяным жукам.

Он подошел к банке и постучал по ней перстнем.

— Они воюют, наслаждаются и едят друг друга, это все что у меня осталось на память о мире… Дайте мне ключ, прошу вас дайте, ну, дайте…

Пионеры давно прошли и с телеграфной проволоки просыпалась на навоз вспугнутая ими воробьиная стая.

— Пожалуйста, если вам надо возьмите ключ, — не отрываясь от окна сказал Андрей Прокофьевич.

— О, merci, merci, я буду вас ждать на вокзале в 10 часов. Пострельки уснет, он добри. Обещайте мне прийти, обещайте, ведь вы придете?

И не Андрей Прокофьевич, а кто-то другой сказал:

— Хорошо, я приду.

Сегодня обедалось плохо.

— Нет, конечно, не пойду, чорт знает что такое!

Набитый бумагами портфель думал так же. Андрей Прокофьевич подошел, вынул любовно бумаги и почувствовал:

— Устал, вялость какая-то, нужно освежиться. — Оделся и вышел на улицу.

Над часовым магазином часы показывали 7 ч. 45 м.

— Еще осталось 2 часа, да нет же не пойду, нужно забыть это, — и остановился у зеленой вывески: "Пиво", — зайти, что ли?

И тотчас подошел к нему какой-то хмельной с хриплым голосом и обрадовался, что слушателя нашел.

— Гражданин, колебаться не стоит, входите! Ух и музыка же захлестывает сегодня, все больше "Дунайские волны", или еще что. Под такую музыку меньше дюжины, имени Стеньки Разина, никак не обойтись. Пьешь и вникаешь и опять это в пену губами, и такая-то жалость под самую фибру стелется, прямо со слезой не разделаешься.

Замолчал и хотел открыть дверь, но вернулся, словно что вспомнил.

— Здесь в самый раз ничто иное как горох моченый, тонкая это штука и мочить его с умом нужно, рецепт секретный иметь. И потом вообще, чтобы все по-буржуйному, иначе и начинать не стоит. Другой хозяин как ни старается, а все в дым работает, глядь-поглядь и в трубу, досвидания. Зато, коли додуматься до всего — золотое дно, нипочем мимо такого заведения без дрожи не пройти, омут привлекательный. Как это из детства "Дитя, подойди, подойди же, пока не проснулася мать". А подойдешь и кончено. Благороднейшее и любимейшее учреждение. Входите, гражданин, я за вами. Имею надобность в "Громе", папиросы такие великосветские.

Андрей Прокофьевич слова не ответил, но и слушать не отказывался.

— Стоит ли входить? — и когда подумал, то уже вошел. Уставился какой-то, глаза на выкате, и усы пивоточивые книзу.

— Ах да, пива надо спросить! Послушайте, дайте, пожалуйста, бутылочку пива.

К кому обратился, пробежал и не посмотрел.

А перед столиком опять тот же, козырек почти оторван, в углу рта папироса слюнявая.

— Разрешите, гражданин, присесть? Перед вами бывший офицер и притом из драгун. Ныне определился в хироманты, впрочем могу и по лицу. Если интересуетесь, угостите по усмотрению пивом или четвертаком. Я скромен и не навязчив, ясно вижу, что обнадежен пивом, а потому присаживаюсь. Отмечаю тотчас: вы или робкий мужчина или думаете о чем-то. Разве можно так пиво требовать? Словно честь имею покорно ходатайствовать. Разрешите за вас?