Сергей Сартаков - А ты гори, звезда

«…Они разрушили всякую основу партийной организации и дисциплины, предъявив мне (через т. Глебова) ультиматум о выходе из ЦК или прекращении агитации за съезд».

А Землячка между тем холодно и бесстрастно говорила:

— Товарищ N, о котором пишет Владимир Ильич, — это я. Как со мной разделались «три члена ЦК», я вам уже рассказала. В какое положение, как член ЦК, поставлен Ленин, вы видите. Обратите внимание на некоторые цитаты во второй части этой брошюры: цитаты из писем Носкова-Глебова к членам русской «коллегии» ЦК. Вы входите в эту коллегию. Вам известны эти письма?

Перед глазами Дубровинского плыли строки: «Обращаю внимание на выраженное желание Совета о пополнении… Придется выбрать кого-нибудь вместо Ленина, что он объявит, конечно, незаконным. Я бы предложил выбрать в Совет Дана или Дейча…»

Он поднял голову, прочел эти строки вслух. Спросил в тревожном недоумении:

— То есть как Дана или Дейча? Их тоже кооптировать в ЦК? Этих громил?

— Что вы меня об этом спрашиваете! — сказала Землячка, не двигаясь с места. — Вы член ЦК, а не я. У вас, а не у меня есть какие-то права предлагать кооптацию. Но вы почитайте дальше, что пишет Любимов-Марк Носкову…

Дубровинский с усилием читал: «По поводу декларации получилась такая каша, что трудно разобраться. Ясно одно: все комитеты, кроме Харьковского, Крымского, Горнозаводского и Донского, — комитеты большинства… Полное доверие ЦК получил от очень незначительного числа комитетов… По настроению же комитетов ясно видно, что на съезде пройдут постановления в духе 22-х, т. е. смещение редакции и передача в руки большинства, изменение Совета партии и т. д.»

— А вы, Иосиф Федорович, бьетесь, чтобы повернуть комитеты на свою — на чью, свою? — сторону, — говорила Землячка, угадывая, какое смятение охватывает душу Дубровинского. — В цитатах встретятся знакомые вам утешения, с которыми ЦК обратился в упрямые комитеты. Дескать, ЦК никакого меньшинства в свой состав не кооптировал. А Розанов, Крохмаль, Александрова? Входят они сейчас в состав ЦК или не входят?

— Входят, — как ученик учителю, ответил Дубровинский. И снова вслух прочел: — «…если говорить об уступках, то они могут быть только со стороны меньшинства и должны заключаться в отказе от фракционной полемики ЦО, в распущении тайной организации меньшинства, в отказе от кооптации членов в ЦК… Только при этих условиях возможно восстановление мира в партии…» — Дубровинский отодвинул брошюру. — Розалия Самойловна! Это письмо Центрального Комитета мне знакомо. Но ведь именно так и я понимаю, пропагандирую идею примирения в партии. То есть, оставаясь на принципиальных позициях большинства…

— Иначе говоря, Иосиф Федорович, — перебила его Землячка, — вы полагаете, что Центральный Комитет ведет честную и открытую борьбу в тех коренных интересах партии, которые отстаивает большинство?

— Только так! Никакого заигрывания с меньшевиками!

Землячка подошла, перевернула в брошюре страничку.

— Читайте еще: «…Предстоит на днях собрание всего ЦК вместе с нами, и затем мы назначаем конференцию наиболее близких комитетов… Мы, конечно, вполне уверены, что овладеем ЦК и направим его как нам желательно…»Не глядите на меня так растерянно, Иосиф Федорович! При вашем грозном «никакого заигрывания с меньшевиками» они уже тем временем овладели ЦК, и вы работаете совсем не на мир в партии, как вам кажется, а на всемерное укрепление сил меньшинства. Так с кем же вы, Иосиф Федорович? Я вынуждена в упор поставить вам этот вопрос!

Поглаживая усы, Дубровинский молчал. Все, чем он жил увлеченно последние месяцы, рушилось. Мир в партии, который был ему так желанен и виделся как нечто вполне реальное и зависящее лишь от малых уступок со стороны Ленина, оказался фальшивой приманкой меньшевиков. Разговаривая о мире, они тем временем любыми путями захватывали ключевые позиции в руководстве партией. А он слепо верил Носкову, Гальперину, Красину. Как же они-то попались в ловушку? Или и они теперь полностью на стороне меньшинства?

— Положение сейчас таково, — продолжала Землячка, понимая, что немедленного ответа от Дубровинского на свой вопрос она не получит, — все руководящие органы партии в руках меньшевиков, подавляющее большинство комитетов, а значит, всей партии — с большевиками. Если промедлить, печатная пропаганда «Искры», директивы ЦК, старания всех его представителей, как вы, капля за каплей, начнут отравлять и комитеты. Вы понимаете? Боевая революционная партия пролетариата постепенно перестанет существовать. Рабочее движение будет предано.

— Какой же выход теперь? Именно теперь? — Дубровинский поднял на Землячку страдающие глаза. — Отбрасываю все, что было! — Он ребром поставил ладонь правой руки на стол и сделал движение, словно бы отрезал нечто лишь ему одному видимое. — Как член ЦК, я отныне не подчиняюсь июльскому постановлению, я буду вести и в ЦК и в комитетах агитацию в пользу созыва съезда. Но вдруг этого мало! Что могут значить мои старания, когда между всеми руководящими органами партии и самой партией легла такая глубокая пропасть! Да и в Центральном Комитете даже один я погоды не сделаю.

— Там есть еще Квятковский и Сильвин, — заметила Землячка. — Но, разумеется, этого недостаточно. Работайте! Работайте с такой же энергией на укрепление партии, с какой вы работали на ее разрушение. А что касается успеха в агитации за созыв съезда, этот успех все равно теперь не будет зависеть ни лично от вас, ни от Центрального Комитета в целом. Могу заявить вам: ныне создано Бюро большинства и принято решение об издании большевистской газеты «Вперед». Владимир Ильич возглавляет всю эту работу. А одним из членов Бюро являюсь и я. В нашем распоряжении достаточное количество комитетских резолюций, чтобы от имени большинства комитетов, как это положено по Уставу, объявить о созыве съезда. И мы это вскоре сделаем! Вам, как члену ЦК, разумеется, никаких указаний я дать не могу. Но от вас никаких указаний тоже не приму. На этом, если хотите, можем расстаться.

Дубровинский поднялся, медленно подошел к двери, где, зацепив за какой-то гвоздик, при входе повесил пальто, и стал одеваться. Чуть наклонив голову к плечу, Землячка молча наблюдала за ним.

— Прощайте, Розалия Самойловна! — сказал Дубровинский, вертя в руках шапку. — Сегодня вы мне открыли глаза на многое. Указания, как члену ЦК, я сам себе сделаю. Но мне хотелось бы услышать от вас просто дружеский совет: где и в чем я мог бы принести наибольшую пользу? Мне подумалось, мы расстаемся единомышленниками.

Землячка приблизилась, подала ему руку.

— Я боялась, что вы уйдете, не произнеся этих слов. Но теперь к тому, что было мною сказано, я могла бы, пожалуй, добавить следующее. Особо беспокойное положение создалось здесь, в Петербурге. Нет, не в Комитете. Тревожно то, что происходит в рабочей среде. А Петербург — главная сила российского пролетариата. Разлад в партийном руководстве помешал нам в должной степени распространить свое влияние на питерских фабриках и заводах. Там усердствует сейчас поп Гапон. А это хуже зубатовщины. И трудно представить, как будут дальше развиваться события. Есть уже случаи, когда партийных агитаторов рабочие прогоняли со своих гапоновских собраний. Они слепо верят этому попу. К тому же все время вокруг Гапона вьются эсеры. Сумятица в умы рабочих вносится невыносимая. Нас, нашего большевистского слова в Питере просто не хватает. Остальное не мне вам подсказывать. Знаю, что вам строжайше запрещено проживать в столицах. Да и город для вас незнакомый. Если угодно, дам адрес, где можно устроиться без прописки. Даже сегодня. — Она назвала улицу, номер дома, пароль, с которым следовало обратиться к хозяину. — Отсюда это не так далеко. Но прежде выпейте молока. Оно на окне за занавеской. Там же и хлеб. Вы очень голодны, я вижу. Прощайте!