Сергей Сартаков - А ты гори, звезда

Встретил новый день он уже, как всегда, оживленный, резкий в движениях, в разговоре. Завтракая, ничем не напоминал Елене о своей вчерашней необузданной вспышке гнева. Она делала вид, что и вправду ничего не было. Изорванную, затоптанную бумагу Гапон сам подобрал и сжег в плите.

Днем он собрал всех «штабных» и объявил, что петицию государю надо готовить, но совсем не поминая в ней случая с уволенными рабочими. Глядеть на эту беду надо шире. Попросил «штабных» вступить в связь с эсерами и эсдеками: «Все равно они в это дело впутаются, так уж лучше заранее знать, с какого боку подходить станут. Может, и мысль какую от них занять». Постучаться в сердце к писателю Максиму Горькому — очень отзывчивый человек. А еще обратить наибольшее внимание на «Союз освобождения» — либеральный, интеллигентный, сдержанный. Обязательно посоветоваться там с мадам Кусковой и господином Прокоповичем.

— Если от их «Кредо» целое направление в политике пошло и сам Ленин, умнейший из социал-демократов, с ними в схватку вступил, чего-то они стоят, — сказал Гапон. — А для нас это самые близкие люди. Не к восстаниям, не к оружию призывают, а к мирному разбирательству.

— Все это так, отец Георгий, — уступчиво заметил Карелин. И тут же драматически воскликнул: — А уволенные рабочие? С ними как? Отступиться от защиты их нам невозможно! Позор на наши головы ляжет. Устав там не устав, а вступиться за правду, за справедливость мы обязаны, иначе отвернутся от «Собрания» рабочие. Момент такой — накаленный. Смотрят все, как мы испытание, вызов этот, брошенный нам, выдержим: призовем народ покориться или станем стеной за правду стоять?

— Нам самим стеной стоять! Но в ту стену, что перед нами поставили, зря лбами не биться. Во лбу крепость не велика. А вот внутри черепа — сила. Этой силой, мозгами своими, и надо теперь шевельнуть. Все я обдумал. В петицию случай с уволенными не пишем. Мал он один сам по себе. А насчет самовольства мастера Тетявкина сегодня же послать три депутации от рабочих. К директору Путиловского, к градоначальнику и к фабричному инспектору. Спокойные, без крику и шуму депутации. Правда шуму не требует, она ясностью своей побеждает.

— А не победит? — усомнился Иноземцев. — Что тогда?

— Забастовать! — холодно проговорил Гапон. — Тогда забастовать. Готов на это народ? Готов. А нам от народа не отделяться.

Депутации вернулись ни с чем. И градоначальник Фуллон и фабричный инспектор Литвинов-Фаминский хотя приняли их и выслушали, но вмешиваться в распоряжения дирекции Путиловского завода отказались.

— И принять на работу и уволить с работы — право предпринимателя. Закон не нарушен, — сказал фабричный инспектор.

А градоначальник и вовсе отмахнулся:

— Меня подобные дела не касаются. Ступайте к фабричному инспектору, за соблюдением законов он поставлен следить.

Директор завода Смирнов продержал депутацию у себя в приемной больше двух часов. К нему по вызову заходили конторские служащие. Он разговаривал по телефону. Пил чай. Потом просто так сидел, покуривая. Наконец нажал кнопку звонка. Приказал секретарю впустить рабочих. Встретил их у порога и дальше порога не пустил. Вел разговор стоя, коротко, грубо.

— Зачем явились? На Тетявкина жаловаться? Все правильно!

— Нет, неправильно, господин директор! За что их уволили?

— Вам-то какое дело? Кто вы такие, чтобы допрос мне учинять?

— Мы депутация от «Собрания»…

— К чертовой бабушке ваше «Собрание»! — побагровев, вскрикнул Смирнов. — С каких это пор оно мною командовать стало? Просвещаетесь в нем — и просвещайтесь! А в дела заводские лезть не смейте. По уставу вашему это вам не дано. Марш на работу, не то вычесть прикажу за прогул!

— Мы обязаны заявить от имени «Собрания» требования…

— О «Собрании», я сказал, и слышать не хочу. Никаких его требований не принимаю. Повторяю: они незаконны.

— Подумайте, господин директор. Народ через нас, затаив дыхание, хорошего ответа вашего ждет…

— Мой ответ: работайте, а смуту не разводите. Это очень хороший ответ. Все!

Повернулся к депутации спиной и пошел к своему столу.

На следующий день у проходной было вывешено объявление, в котором от имени директора завода подтверждалась правомерность действий мастера Тетявкина и указывалось на незаконность попытки представителей «Собрания» вмешаться в это дело. В конце объявления содержался призыв к разумности рабочих, кои не должны поддаваться разного рода науськиваниям.

— Славную встречу Нового года приготовили нам хозяева! Вот это подарочек! — говорили в тот день в цехах.

Была и некоторая растерянность. Потому что наряду со своим жестоким и вызывающим объявлением Смирнов распорядился выдать кой-кому из рабочих праздничные наградные. Главным образом тем, кто отличался «примерным поведением».

Новый год прошел у путиловцев безрадостно, в глухой тревоге, в ожидании чего-то недоброго. Да и во всем Петербурге чувствовалась зловещая напряженность. О возникшем на Путиловском заводе остром конфликте писали все газеты. Это происшествие обсуждалось едва ли не во всех домах.

А в воскресный день, следующий за праздником Нового года и обычный для просветительских лекций во всех отделах «Собрания», связных занятий не получилось. Возбужденно митинговали, говорили о чем попало, а больше всего о тяжелом, изматывающем труде и о произволе хозяев. В первую очередь называли при этом администрацию Путиловского завода.

Гапон в тот день на собрании рабочих Нарвского отдела при огромном скоплении народа слушал отчеты депутации. Он знал уже все. Нужно было, чтобы это слышали и рабочие и теснящиеся возле входной двери полицейские. Он сидел, нервно подергиваясь, теребя цепь наперсного креста и горячим взглядом устремясь в толпу, словно бы проверяя, насколько послушной окажется она ему в роковой час, если этот час наступит.

Вел собрание Карелин. Один за другим поднимались на трибуну рабочие. Гапон знал, что они скажут. Но было важно, чтобы пока говорили они. Пусть щепают лучину, пусть складывают в груду дрова, обливают их керосином — огонь уже зажжет он сам. И это будет не Одесса, где спичку под костер сунули революционеры. Это будет совсем иной огонь.

Он поднял голову и отвлекся от своих мыслей, только заметив на трибуне высокого, слегка сутулящегося человека, с опущенными вниз рыжеватыми усами.

— Варварин, — назвался оратор. — Я говорю от имени партии социал-демократов большевиков. Товарищи! Чаша терпения народного переполнилась. И когда прольется она — а это неизбежно, — прольется кровью. Все видят теперь, что самодержавная власть и власть капитала не останавливаются ни перед чем, чтобы сломить дух свободолюбия в народе. Они не остановятся и перед казнями, перед массовыми репрессиями, если почувствуют, что земля под ними шатается.