Сергей Сартаков - А ты гори, звезда

— Что это? — спросил Дубровинский. — Куда они идут?

— А, это английская свобода, — объяснил Житомирский. — Куда идут? Да просто по людным улицам. Будут ходить, пока не наступит обеденное время. Оно здесь святое. Надписи на плакатах я не успел разглядеть. Может быть, призывают свергнуть правительство. Или желают здоровья королю. Или требуют повышения заработной платы. Или поддерживают наш конгресс. Здесь доступно выходить с плакатами на улицы по любому поводу. Но стоять нельзя. Вот они и ходят. Стоять и произносить самые зажигательные речи можно только в Гайд-парке. Там для ораторов есть специальный уголок. Приноси с собой ящик, бочку, взбирайся и митингуй. Авось кто-нибудь подойдет и послушает. У хроникеров английских газет глаза на лоб лезут, когда они видят, как проходят наши заседания в «Бразерхуд черч». Впрочем, вы и сами скоро увидите!

Они вошли в здание небольшой церквушки, выложенной из красного кирпича, как раз в тот момент, когда Ленин, председательствующий на съезде, дочитывал последние строки резолюции о партизанских выступлениях и ставил ее на поименное голосование. После яркого уличного света Дубровинскому помещение показалось узким, темным ущельем, по склонам которого с обеих сторон сидели люди. Теперь они вскакивали, шумно сбегали вниз и бросали в ящики перед столом президиума записки. Житомирский подтолкнул Дубровинского, отобрал у него чемодан.

— Дайте. Потом я отвезу вас к себе на квартиру. А вы голосуйте. Для ясности: наши сидят справа, меньшевики слева, а посредине бундовцы, латыши, литовцы и поляки.

И Дубровинский с бьющимся сердцем — впервые присутствует на съезде! — поставил на листке бумаги свой псевдоним «Петровский», протиснулся к столу и опустил записку в ящик. Выйдя из-за стола президиума, в этот же ящик бросил свою записку Ленин. В следующий момент они встретились глазами, и Ленин еще издали воскликнул:

— Иосиф Федорович! — Пробрался к нему. — Заждались мы вас здесь, заждались. — Он тряс Дубровинскому руку и озабоченно вглядывался в его лицо. — Досталось, батенька, в российских кутузках вам подходяще? А впрочем, здесь нам тоже достается! Но ничего. Все хорошо. Все даже очень хорошо! И то, что плохо, тем уже хорошо, что мы знаем, где именно зарыта собака! А что в России за последние дни? Сильно свирепствуют власти? Как они отпустили вас за границу? Щуку бросили в реку!

— Признаться, Владимир Ильич, и я удивлен. До сих пор не могу поверить, что за мной по пятам не ходят филеры. А власти в России свирепствуют. Перед самым отъездом узнал я, что иркутский генерал-губернатор Селиванов предал военно-окружному суду семьдесят человек по единственному обвинению — принадлежность к комитету РСДРП.

— Да! Хотя в Иркутске нет крейсеров «Очаков» и «Память Азова». Селиванову хочется стяжать лавры покойного Трепова, а Столыпину — забежать вперед Плеве и Дурново. Вы представляете, департамент полиции разослал во все пограничные пункты списки лиц, принимающих участие в нашем съезде, чтобы задержать их при возвращении на родину! Каково? Надеюсь, списки неполные. И тем не менее опасность ареста реальна для многих. Охранка не дремлет. Но и мы не спим. Наши товарищи умно готовят отъезд делегатов. Простите, совсем забыл спросить вас о здоровье. Товарищ Обух рассказывал, что вам необходимо серьезно лечиться.

— Владимир Александрович склонен к преувеличениям. Сейчас я абсолютно здоров. И готов к любой работе.

— Работа найдется, меньшевики и бундовцы тосковать не дадут. Извините, голосование кончилось, и мне должно вернуться на свое место. Вслушайтесь в музыку съезда.

Ленин потряс колокольчиком, призывая соблюдать тишину, и объявил, что надлежит принять резолюцию о профсоюзах. Нет смысла открывать прения, поскольку проект утвержден в комиссии значительным большинством. И показал на рядом сидящего с ним в президиуме Дана.

— Но от товарища Данилова поступило заявление, что резолюцию о профсоюзах вообще не следует принимать. Мотивировки никакой. Как быть?

— Мотивировка понятна: затянуть заседание! — крик справа.

— Выслушать объяснения! — крик слева.

И общий топот, шум. Резкие возгласы: «Отклонить! Отклонить! К делу! Голосуйте!»

— Хорошо, я голосую, — сказал Ленин. — Не резолюцию, а предложение Данилова. Отклонить? Бесспорное большинство. Теперь голосуется резолюция…

— Дайте мне слово для протеста!

— Товарищ Череванин, вы должны знать, что протесты подаются письменно. — Ленин с неудовольствием посмотрел в его сторону. — А вы что кричите, Хрусталев?

— Комиссия не вправе предлагать съезду резолюции!

— Таково было решение съезда. На всех заседаниях резолюции принимались именно так!

— С общего согласия! — закричал с места Плеханов.

— Но я только что спрашивал съезд, и он решил голосовать без обсуждения! — возразил Ленин. — Прошу голосовать поднятием рук. Кто — за?

Поднялось множество рук справа, и вместе с тем невероятный шум, топот и свист на левой стороне зала. Напрасно Ленин звонил, стучал ладонью по столу, его не слушали. Тогда он достал часы, посмотрел на них, записал на листке бумаги время, засунул руки в карманы и сделал вид, что готов ждать сколько угодно. Прошло три-четыре минуты. Шум понемногу стал утихать. Ленин высвободил правую руку, поднял ее.

— Вторично спрашиваю съезд, намерен ли он открывать дискуссию? Голосую. Кто — за? — Руки, очевидное меньшинство, поднялись только на левой стороне. И Ленин объявил: — Дискуссия отвергнута. Голосуется резолюция… — Снова множество поднятых рук. — Резолюция принимается… — И снова шквальный грохот и свист на левой стороне не дал ему закончить. Он наклонился к Дану: — Чего же вы хотите?

— Это хотят они, делегаты, — насмешливо ответил Дан. — А я ничего не хочу. Я вносил предложение вообще не принимать резолюции.

— Но это же невыносимо! — Ленин снова стал трясти колокольчик. — Товарищи меньшевики, прошу тишины. Чего вы хотите?

Ответом был беспорядочный шум, сквозь который прорезались отдельные выкрики: «Голосовать поименно!», «Вам послан письменный протест!», «Соблюдайте регламент!»

В свою очередь не выдержали и большевики: «Довольно!», «Прекратите безобразие!», «Председатель, переходите к следующему вопросу!»

На стол президиума лег лист бумаги, испещренный подписями. Ленин глянул в него, иронически усмехнулся и поднял над головой.

— Поступил письменный протест от комитета фракции меньшевиков. Подчиняюсь регламенту, — сказал он. — Объявляю поименное голосование. Хотя смысла в этом, кроме явной потери времени, я не вижу. — Теперь возбуждение перекинулось в центр и на правую сторону. — Товарищи, успокойтесь! Формальный протест меньшевиков по принятому съездом регламенту обязывает голосовать вторично. Прошу подавать записки!