Сергей Сартаков - А ты гори, звезда

Сразу понеслись возбужденные, протестующие голоса. И все повернулись к Ленину, торопливо набрасывавшему на листке бумаги тезисы своего выступления.

— Я считаю излишним в сотый и в тысячный раз отвечать Максимову по существу, то есть повторять, что он создает, откалываясь от нас, фракцию карикатурных большевиков или божественных отзовистов, — заговорил Ленин, держа перед собой листок бумаги, но в него не заглядывая. — Все это в «Пролетарии» уже сказано, напечатано, разжевано, подчеркнуто. И я говорю только: скажите печатно, — он нажал на это слово, — скажите печатно то, что́ вы говорите здесь в четырех стенах, — тогда и только тогда вместо недостойной перебранки, которая царит здесь четвертый день, получим мы идейную борьбу. Скажите печатно, что мы «необольшевики», «неопролетарцы» «в смысле новой „Искры“», то есть в сущности меньшевики, что мы «сделали два шага назад», что мы «разрушаем драгоценнейшее наследие русской революции — большевизм», скажите печатно эти вещи, записанные мной из вашей речи, и мы покажем публике еще и еще раз, что вы именно подходите под тип карикатурного большевика. Скажите печатно, что мы — опять цитирую ваши слова — «погибнем политической смертью, будучи в плену у Плеханова, в случае нового подъема», что мы «победим в случае длительной реакции», скажите это печатно, и мы дадим еще раз полезное для партии разъяснение разницы между большевизмом и «божественным отзовизмом».

Богданов дернулся, хотел врубить какую-то свою реплику, но ловко слова у него не сложились, и он только досадливо махнул рукой.

— А раз вы отказываетесь, — Ленин всем корпусом подался в его сторону, — раз вы отказываетесь открыто бороться и продолжаете склоку внутри, — то мы должны добиться открытого выступления с вашей стороны путем прямого выделения вашего из нашей фракции, — он подчеркнул, — не из партии, а из фракции, — выделения для идейной борьбы, которая многому научит партию.

И хотя после этого заседание продолжалось и выступали еще многие и по нескольку раз, в том числе и Богданов с Шанцером, не скупясь перебивать ораторов ядовитыми репликами, и обсуждалась в деталях резолюция о задачах большевиков в партии, предложенная Дубровинским, — это был хотя и бурный, но по смыслу своему уже затухающий спор. Всем было ясно и Богданову самому, что он остается в глухом идейном одиночестве.

Поглядывая на него виновато, Шанцер написал витиеватую записку председателю, что в общем он за резолюцию, но по ряду причин от голосования воздерживается.

Следующий день совещания начался сразу же новыми обострениями, когда возникла необходимость поставить на поименное голосование вопрос: все ли члены Большевистского Центра обязуются отныне не только подчиняться принятым решениям, но и проводить их в жизнь.

Шанцер, суматошно вскакивая, без конца повторял одно и то же:

— Я не против, но я не понимаю… Что же, я теперь должен вышибать из фракции каждого ультиматиста и отзовиста, и себя в том числе?

Богданов, хмурясь, заявил, что никто не обязан подчиняться незаконным решениям. А все принимаемые решения незаконны, потому что БЦ и редакция «Пролетария» лишь исполнительная коллегия и без большевистского съезда проводить такие резолюции нельзя.

— Предлагаю прекратить комедию, — диктовал он размеренно. — Вы расколотили посуду, склеивать ее тут нельзя. Это могут сделать лишь действительные большевики.

Говорить становилось не о чем. Это был не принципиальный раскол большевистской фракции, а вызывающе грубый откол от нее одного Богданова. Оставалось принять резолюцию:

«Признавая, что в связи со всеми вопросами порядка дня с очевидностью обнаружилось отсутствие принципиального и тактического единства между десятью членами расширенной редакции „Пролетария“, с одной стороны, и т. Максимовым, с другой стороны; признавая далее, что со стороны т. Максимова за последнее время были сделаны шаги, направленные также и к нарушению организационного единства большевистской фракции; констатируя, наконец, что т. Максимов дал отрицательный ответ по вопросу о подчинении постановлениям расширенной редакции „Пролетария“ и о проведении их в жизнь, — редакция „Пролетария“ в расширенном составе снимает с себя отныне всякую ответственность за все политические шаги т. Максимова».

Резолюцию приняли. Всеми голосами против одного — Шанцера.

— Итак, здесь, — Богданов помедлил, оттеняя значение этого слова, — здесь мне делать больше нечего.

Поправил манжеты, встал и направился к двери.

Расходились поздно. Однако солнце еще играло на стеклах окон в верхних этажах домов, — дни были самые длинные. Под вечер пролился наконец долгожданный дождь, схлынула духота, и улицы Парижа казались особенно радостными и светлыми.

За столиками, вынесенными из многочисленных кафе на свежий воздух под полосатые тенты, бурлило молодое веселье. Хлопали пробки, позванивали хрустальные фужеры. Скрипачи в подпирающих горло белых воротничках наигрывали польки, вальсы и стремительные галопы. Кружевные, батистовые девушки и кавалеры в легких чесучовых костюмах пританцовывали между столиками.

Дубровинский случайно очутился рядом с Шанцером. Некоторое расстояние им было идти по пути. Шли молча. Потом вдруг Шанцер сказал:

— Моя мать по национальности француженка, а я родился уже в России и русский, конечно, до корней волос. А вот слышу французскую речь именно здесь, в Париже, и у меня возникает некое мистическое чувство. Будто я слышу голос деда своего, будто он идет рядом со мной по этим мостовым, будто мой дед — это я сам. С вами такого никогда не бывает, Иосиф Федорович?

— Подобного? Нет, — рассеянно ответил Дубровинский, весь еще полный переживаниями дня. — Мистике я не подвержен, Виргилий Леонович.

— Да я не в прямом смысле. Так, по ассоциации. Человек — существо тонкое. И вот иногда…

— Человек — существо тонкое, — механически повторил Дубровинский. — Против этого я не спорю.

И опять они шли молча.

— Резолюция, принятая сегодня относительно Александра Александровича, равнозначна устранению его из состава Большевистского Центра, — проговорил Шанцер, угадывая мысли Дубровинского. — Уверен, что Красин точно так же истолкует эту резолюцию и в отношении себя, хотя он в ней и не упоминался. Они, я полагаю, будут апеллировать к партии. И справедливо.

— Вы говорите так, Виргилий Леонович, словно вы прежде них хотите апеллировать. — Дубровинского не очень влекло поддерживать этот разговор. Он чувствовал томящую усталость.

— Во всяком случае, готов к ним присоединиться, если они печатно выступят с протестом, — заявил Шанцер. И уточнил: — Имею в виду принципиальную сторону дела — раскол и вытеснение отзовистов, ультиматистов и богостроителей в особую фракцию. — Он усмехнулся. — Впрочем, богостроители — это вообще миф, как и сама идея бога. Неужели кто-то и где-то может подумать всерьез, что к божественным ликам Христа, Магомета, Брамы, Будды и так далее присоединится еще и пророк Луначарский или Богданов? «Богостроители» никакого бога не строят, а вот Ленин строит богостроителей.