Сергей Сартаков - А ты гори, звезда

Теперь, когда долгожданная газета — реальность, надо иначе думать и о своей личной роли на новом направлении борьбы. Нужно стать более деятельным. Говоря языком элементарной геометрии, работать так, чтобы радиус твоего действия простирался как можно дальше. Вырваться за пределы Яранска!

Что же, побег? Вернуться сызнова к этой влекущей мысли? Заманчиво, но преждевременно! Не проросли еще корни на достаточную глубину. А быть вырванным зубатовской лапой и брошенным потом совсем бог весть куда, вряд ли такой риск оправдан. Не попытаться ли сперва использовать легальные возможности?

Весь этот день, мартовский день, немного чем-то похожий на тот, в который год назад провожали Радина, Дубровинский с Анной провели за размышлениями. Что следует предпринять?

Первый шаг, несомненно, добиться перевода из Яранска. Но даже Леониду Петровичу в такой просьбе было отказано. Ему позволили уехать отсюда, когда полицейскому начальству стало ясно, что смысла в перемене климата для Радина уже нет.

А может быть, все же сделать попытку? Некоторые основания к этому есть. Вскоре после отъезда Радина пришла повестка от воинского начальника явиться на освидетельствование в связи с призывом в армию. Еще посмеялись: вот как! Расчет на то, что железная армейская муштра вышибет дух свободолюбия из человека? Но врачи заметили нехорошие хрипы в легких, еще какие-то, понятные лишь им симптомы, и приняли решение дать отсрочку на год. Эта отсрочка истекла на прошлой неделе. Состоялось новое освидетельствование. И тот же результат. Все те же хрипы, и новая отсрочка еще на год. Правда, теперь с более определенной записью: начальная стадия бугорчатки легких. Болезнь с другим, красивым названием — туберкулез.

— Ося, разве это недостаточное основание? — сказала Анна. — Мне так тревожно за тебя. Независимо от всего другого ты должен подать прошение о переводе из Яранска. Береги себя, береги! Юг тебе совершенно необходим. Нельзя же запускать эту страшную болезнь до такой ее степени, когда будет поздно, как это случилось с Леонидом Петровичем.

— Да, Аня, да, все очень верно, — задумчиво ответил Дубровинский, поглаживая мягкие, немного свисающие книзу усы. — И все это из области несбыточных желаний.

— Почему?

— В медицинском заключении нет никаких предложений относительно моего лечения. Притом на юге! Дана еще одна отсрочка на год, и будь доволен. Воинский начальник для меня не поддержка. Хуже того, если я начну хлопоты вопреки его решению, он постарается сделать все, чтобы защитить честь мундира. Тем более что я уже не раз досаждал здешнему начальству своими прошениями и жалобами. Исправник достаточно ясно намекнул об этом. А мимо него от меня все равно не пройдет ни одна официальная бумага. К ней будет приобщено его мнение.

— И все-таки надо писать, Ося, — упрямо сказала Анна. — Надо писать. Твое здоровье…

— Аня, родная, я напишу. Но я напишу о другом, что в тысячу раз важнее и нужнее. В этом они отказать не посмеют. Потому что это будет просто бессмысленной жестокостью. Мы вырвемся из Яранска! Пусть на время. На первый случай в Вятку, а там будет видно. Я убежден, нам потом тоже разрешат остаться. Добьюсь личного приема у губернатора!

— Что же за магическое слово есть у тебя, Ося? Почему ты так убежден в его силе? — спросила Анна.

Он ей в ответ улыбнулся. Но как-то виновато, стеснительно. Обнял за плечи, внутренне холодея от мысли, что жена его за последние месяцы совсем побледнела, резче обозначились темные круги под глазами, а косточки ну просто можно все пересчитать пальцами.

— Тебе нездоровится, Аня, не надо скрывать этого, — сказал он и прикоснулся щекой к ее волосам, как всегда аккуратно собранным на затылке в тугой валик.

— Мое нездоровье, Ося, окончится через два месяца. Так считает Евдокия Ивановна. Она понимающая. Так и сама я — акушерка — полагаю. Что же тут мне скрывать? Все это и ты не хуже нас знаешь.

— Вот поэтому и говорю. Я знаю, догадываюсь, не все идет как надо.

— Ну-у!.. — Анна притянула к своим губам руку мужа. — Зачем ты волнуешься больше меня? Справлюсь. Как говорит Евдокия Ивановна, баба я с характером. Конечно, все может быть при неправильностях.

— Именно это мне и не дает покоя. Прости, дорогая, но практики после курсов твоих акушерских у тебя не было. Ты не знаешь даже, как на деле в этих случаях принимать у других. А здесь тебе надо самой.

— И ты хочешь об этом написать губернатору?

— Аня, я не могу не написать! И губернатор не может отказать в такой просьбе. Он же знает, что здесь, в Яранске, главный акушер — фельдшерица Евдокия Ивановна. А в Вятке есть хорошие специалисты-врачи.

— Ты противоречишь себе! Сейчас ты вдруг поверил в отзывчивость губернатора и в доброе мнение яранского исправника, которое будет, как ты говоришь, непременно приобщено к твоему прошению.

— Это разные вещи, Аня! Наш переезд совсем из-под крыла вятского губернатора на живительный юг России во имя сохранения здоровья политического ссыльного — и только перемена ему места ссылки в одной и той же губернии во имя благополучного рождения нового человека. Не представляю, как можно в этом отказать, какие можно придумать доводы?

Анна счастливо закрыла лицо руками. Да, она знала, что действительно все идет не очень-то ладно. Боялась не за себя, за ребенка. Страшнее всего потом самой остаться живой, но увидеть… Бывает ведь и такое. Евдокия Ивановна подбадривает, но в глазах у нее тяжелые сомнения. Знай себе беспечно рукой помахивает: «Э, милая, баба ты с характером! Справишься». А характера одного недостаточно, когда отчаянное малокровие, сердце болит и от жестоких судорог по ночам деревенеют ноги. Ося все понимает, быть может, даже больше, чем она сама предполагает. Тепло становится на душе от его заботы. Но есть ли тепло в душах у тех, кому собирается он написать? А все равно! Главное, что Ося заботлив и нежен.

Прошение, адресованное губернатору, ушло на следующий же день. Исправник, принимая его для пересылки и просматривая, сказал поощрительно:

— Деликатно написано. Признаться, недолюбливаю жалобы. Впрочем, и кто же их любит? А что касательно дикости нашей, яранской, что между строк прошения вашего проглядывает, истинно: нет в нашем городе не токмо солнечно блестящих светил медицинских, но и скудно пылающих факелов. По всем подобным делам — стеариновая свеча, Евдокия Ивановна Матвеева. Желаю счастливого пути в Вятку! Губернатор наш добр.

В этих последних иронически сказанных словах исправника содержалось нехорошее предзнаменование. Оно вскоре и подтвердилось. Не утруждая себя объяснением причин, губернатор ответил отказом. Сообщая об этом Дубровинскому, исправник вздохнул с сочувствием: