Юрий Герман - Дорогой мой человек

— Ну? Какого же черта вы меня торопили?

Алевтину била крупная дрожь, в глазах стояли слезы, руки ее безостановочно двигались — она то разминала и рвала спичечный коробок, то перекладывала с места на место ножик, то расставляла в ряд кружку, стопку, консервную банку, пепельницу.

— И многих взяли? — спросила Аглая Петровна.

Валентина Андреевна кивнула, слезинка быстро покатилась по щеке, капнула на стол.

— Успокойся только, пожалуйста!

— Я спокойная, а нервам не прикажешь. Берут всех, кто даже больной лежал. На самолетах они прилетели из самой Германии, сытенькие, фронта не нюхали, на подбор — палачи. Раньше приезжала зондеркоманда, а теперь другие, название я забыла. Самые они главные по этой специальности, главнее нет. Ходят из дома в дом, ничего не говорят, кроме этого своего «шнеллер!». И сразу стреляют, если что, такой приказ.

— А над ними кто?

— Дракон из Берлина, гад бригаденфюрер. Никуда не выходит. Слышно, сам себе и кушать готовит — яичницу. Гестапо все автоматчиками оцеплено. По другой стороне и то пройти невозможно…

Она вдруг сдавила голову ладонями и почти простонала:

— Хоть бы эта метель кончилась, свистит и свистит который день…

— Ты бы валерьянки выпила, — посоветовала Аглая Петровна. — Или чаю горячего!

— У меня немецкие порошки есть, приободряющие , — сказала Алевтина. Которые они своим танкистам дают… Выпью порошки и шнапсом отлакирую.

Аглая пожала плечами. Валентина Андреевна высыпала два порошка в ложечку, запила водкой с чаем и закурила сигарету.

— Земскова работа, — вдруг сказала она.

— Почему это — Земскова?

— А я ж тебе рассказывала, как он на меня натолкнулся и отпрянул и как я потом нарочно с шеф-директором кокетничала, чтобы отвлечь от подозрений…

— Земсков там и случайно мог очутиться…

Алевтина небрежно усмехнулась.

— Я шеф-директора Войцеховского отвлекала, а ты меня. Интересно получается. Если у меня живешь и на меня положилась, то, значит, в порядочность мою веришь. А если не веришь, то для чего живешь? Впрочем, это разговор лишний и ничего собой не представляющий, ты все равно отмолчишься, я уж к тебе, подруженька, привыкла. Интересуешься небось, где они, Земсковы, — брат и сестрица? Провалились как под землю. Ихнюю всю улицу прочесали, все подвалы разбомбленные даже, — ушли, наверное к твоим. Довольна?

— Конечно, довольна! — с тихой улыбкой ответила Аглая Петровна.

— А где наша «Милая Бавария» была, теперь совсем вроде как котлован. И их всех в гробы собирали щипцами.

— Какими таким щипцами? — неприязненно и брезгливо спросила Аглая Петровна.

— Для камина бывают такие — длинные. Вот в гроб кинут какое-никакое шмотье, а потом для тяжести — кирпичи, или песок мерзлый, или всякую там штукатурку. Гвоздями здесь же в котловане гроб забьют и на нем мелом «штурмбанфюрер Венцлов». А там, может, и не Венцлов никакой, а вовсе фрау директорша или этот самый унд Вальдек — комендант.

— Комендант тоже в вашей «Баварии» был?

— Конечно. Я же сказала: никто живым не вышел, одна только Собачья Смерть все бегает и кричит, наверное свихнулась. Теперь уж ее увели, засадят, наверное, в сумасшедший дом.

— А в городе как?

— Обыкновенно: затаились. Даже и ребенка не встретишь нигде. И дым не идет, и свет не горит. Страшно людям…

Зябко передернув плечами, Аглая Петровна повторила:

— И дым не идет, и свет не горит…

Алевтина внимательно на нее взглянула, размяла сигарету, долго ее раскуривала, потом спросила:

— У меня план имеется, Аглая Петровна, я выработала. Долго обдумывала и хочу поделиться. Можно?

— Какой такой план?

— Красивенький и простенький. Ты только слушай и не думай, что ты одна умнее всех. Вот какой план: эти двое все тут прохаживаются возле булочной. Один длинный, другой покороче и потолще. Ихние топтуны — так они называются. И очень смотрят, когда выходишь. Но издали. Они лицо не разглядят, они только фигурку отметят и, конечно, одежду. У дракона, у бригаденфюрера, им спросить новые приказания нельзя — страшно. У них все по-старому, как будто и не подорвана «Милая Бавария». А может, кто гаду этому — дракону — и доложил, для чего ты отпущена, зачем ты временно вышла на свободу. Он и согласился с ихним планом, возможно?

Аглая Петровна кивнула: отчего же, вполне возможно. Алевтина Андреевна с жадностью, большими глотками попила теплой воды из чайника, утерла ладонью слезы, подождала, чтобы справиться с собою — с дрожью, которая вдруг порывами пробирала все ее тело.

— Нам терять нечего, — решительно произнесла она. — Все равно возьмут, не раньше, так позже. Теперь-то обязательно возьмут. А как возьмут, то и повесят, они нынче всех вешают и стреляют, уже приказ объявлен, какие будут казни за взрыв «Баварии». Называется — «массовые казни». Теперь слушай план: я выйду за тебя — в твоем пальто, и в платке твоем, и в бурочках. У твоего пальто покрой неизящный, так никто сейчас не шьет, даже странно, где ты такую допотопную вещь раздобыла. И воротник из мужского меха, но приметный. Эти двое ужас как обрадуются, что ты наконец вышла, и за мной побегут. Я их подальше уведу, в какие-нибудь развалины, чтобы они подумали, будто имеется в их распоряжении таинственная тайна. А покуда я стану их водить и крутить, покуда заморочу им головы, ты уйдешь. Надо тебе идти в моем пальто, я тебе еще лисичку дам, правда не чернобурка, но эффектная, такие в Европе сейчас носят. И мою шляпку, а подбородочек ты в пуховый шарфик подберешь. И в туфельках в моих, ноги у нас одинаковые, хотя у меня подъем и круче. Сумочку, перчатки замшевые — это у меня все сохранилось, и в хорошем виде. Пойдешь на Овражки, там ихнее КПП, но ты подашься пониже, не туда, где рынок был, а где раньше ателье мод начали строить, помнишь? Там все разворочено, свободно этими развалинами КПП минуешь — и в Заречье. Там уже не знаю как управишься, есть у меня шесть серебряных ложек, отдай любому дядьке, кто с рынка с санями едет. Еще отрезик есть, тоже возьми. Теперь еще: если не двое за мной пойдут, а один, то я вернусь сразу, как будто раздумала идти. А ты, когда выйдешь, оглянись — мало ли что. Нету — рискуй. Поняла мой план?

— Поняла, — не торопясь, задумчиво ответила Аглая Петровна. — Конечно, поняла. Но ведь тебя убьют, Алевтина, непременно убьют, когда все раскроется.

— Между прочим, меня и так убьют, — с гортанным смешком ответила Алевтина-Валентина. — Непременно убьют, потому что они никого, кто в «Милой Баварии» работал, на всякий случай в живых не оставят, это точно. Только если выйдет по-ихнему, то будет моя смерть такая же глупая и горькая, как жизнь прожитая, а если по-нашему, то я погибну красиво, расцвету, как вот этот цветок!