Георгий Шолохов-Синявский - Жизнь

Первым желанием Доброполова было закричать сердито и грубо:

— Куда высунулась, чортова баба — убьют!

Но он не успел. Вокруг домика вспыхнуло несколько рыжих косматых дымков. Дымки стали выпрыгивать из земли так густо и часто, что звуки разрывов слились в сплошной треск, точно лопались орехи в жарко натопленной печи. Ветерок разрывов коснулся щек Доброполова. Одновременно рассыпали свою частую дробь с той стороны Нессы немецкие пулеметы.

— Пропала, дуреха! — с досадой и сожалением выругался Доброполов. — А они-то, душегубы, столько мин по одной женщине…

Он снова приставил бинокль к глазам, но за густой пылью не мог разглядеть ничего. Усталости он уже не чувствовал. Его внимание теперь целиком было приковано к домику, расположенному между двух огней. В голове уже, возникло какое-то решение, как вдруг позади послышался шорох осыпающейся земли. Командир первого взвода, лейтенант Валентин Бойко, налегая плечом на бруствер, осведомился:

— Куда это они так садят? — В его голосе прозвучало спокойствие привыкшего ко всему человека.

— Предстаньте себе, лейтенант, мы и не подозревали, что в этой усадьбе могут жить люди, — взволнованно сообщил Доброполов. — И вдруг — женщина… Выбежала на огород, ну и… как видите, немцы, как всегда, оказались противниками всего живого, что появится перед их глазами…

— Неужели сгубили бабочку? — с тревогой спросил Бойко. Это был веселый, сероглазый парень, любящий шутку, в прошлом ярый спортсмен, а теперь лихой командир и мастер на всякие рискованные и опасные операции. В глазах его уже загорались озорные огоньки. Взглянув в бинокль, он вздохнул:

— Погибла… Эх, не уберегли, молодаечку. Подшибли сволочи… Вам ли говорить, Данилыч, что означает женщина на передовой? Убыток невероятный. Вы хоть скажите — старая она или молодая?

Бойко, оставаясь верным себе, уже готов был смягчить горечь минуты острей окопной шуткой.

Доброполов нахмурился:

— К вашему сожалению, лейтенант, не успел разглядеть.

Бойко смущенно и почтительно опустил глаза. Доброполов продолжал наблюдать со всей серьезностью. Вдруг лицо его засияло.

— Жива! — радостно вскрикнул он. — Глядите, лейтенант… Ползет… На четвереньках ползет!.. Вон у плетня… Ах, голубушка, ты моя!.. — Доброполов засмеялся. — И представьте, Бойко, по движениям вижу — даже не ранена…

Бойко быстро поднял к глазам бинокль.

— И вправду жива… Ах, чорт!.. Попади в меня первая же немецкая пуля, — ей не больше тридцати годов, Данилыч… Ах, толстопятая!..

Доброполов снова укоризненно посмотрел на веселого комвзвода. Женщина быстро, как напуганная мышь, скользнула вдоль плетня, скрылась за углом домика…

Доброполов облегченно вздохнул, вытер рукавом запыленной гимнастерки вспотевший лоб:

— Фу, лейтенант… Никогда я так не волновался, честное слово. А ведь не такое приходилось видеть…

В это время наблюдатели с русской стороны, повидимому, засекли расположение немецких минометных батарей, и звонкая полковая пушка, сделав три нащупывающих выстрела, зачастила беглым огнем.

Вражеские минометы умолкли.

— Улизнула! Ловкая дамочка! — ликовал Бойко. — Вы только подумайте — одна под таким огнем. Этак не всякая рискнет… Что будем делать, товарищ старший лейтенант? Нельзя же оставить ее на произвол судьбы…

— Конечно, конечно, — все еще волнуясь, бормотал Доброполов. — Кок только стемнеет, пошлите Пуговкина и еще двоих автоматчиков, — пусть разведают, в чем дело. У домика организуйте пулеметную точку, секрет выставьте…

— Вот вам и приключение, — усмехнулся Бойко. — Везет нам, товарищ старший лейтенант, на новые знакомства…

Ночью автоматчик Евсей Пуговкин вернулся из усадьбы и в присутствии Бойко доложил Доброполову:

— Приполз я в этот самый двор. А подступы к нему хуже, чем к какому-нибудь дзоту. Видели, уклон? И ни одной лощинки. Голое место. Оно хоть и темень, а немцы засевают весь этот промежуток из пулеметов, — боятся, чтобы наши к речке не подошли. Но все-таки приполз я, товарищ старший лейтенант. Заглянул в избу — пусто. Где же, думаю, отчаянная эта хозяюшка? Ползаю по двору, а окликнуть боюсь. Учуют фрицы на той стороне речки — подымут шум. Долго это я брюхом своим по двору елозил. Вижу — стожок сенца и перед ним ляда от погреба. Я и полез в погреб, там и нашел. Хозяев-то. Сначала напугались, сердешные…

— Много их там? — нетерпеливо спросил Доброполов.

— Всего троечка, товарищ старший лейтенант, — молодайка, мать ее старуха и мальчонка годов шести. Молодайка, должен вам сказать, лебедь… Такая раскрасавица — гордая, высокая да белая… Только уж больно исхудалая да измученная. А старуха, та совсем лежит, не поднимается. Немец-то у них все загреб: и коровку, и курочек, и хлебец. Но я, товарищ старший лейтенант, отдал ей все сухари, что с собой захватил. (Доброполов одобрительно кивнул). Там хозяюшка — Аксень Ивановна, — уж я узнал, как и зовут ее, — расплакалась, а потом засмеялась от радости. «Спасибо, говорит, милые. Дождалась, наконец, вас, голубчиков. Только долго ли нам еще в погребушке сидеть? Скорее гоните, говорит, этим змеев подальше, а то и на огород не дают выскочить, картошки накопать». Муж-то ее, оказывается, лесничий, партизан, боролся с немцами в этих лесах, да там и сгиб… Разговорился я с ней, разлюбезно, и спрашиваю: «Не страшно, Аксень Ивановна, под двумя огнями жить?» «А ни чуточки, отвечает, — своих снарядов не страшно…». Я ей: «Придется вам, хозяюшка, со всем вашим семейством на время отсюда эвакуироваться, потому, что бой может случиться сурьезный, а мы за вашу жизнь ответ несем, своей жизни не щадим». А она: «Никуда я от своего гнездышка теперь не пойду, да и незачем. Ежели бы я не верила, что немцев прогоните я бы ушла, а я верю: не долго ему за Нессой сидеть. — Да и попривыкли мы ко всякому страху. Даже Митяшка мой — и тот бояться перестал». А Митяшка, сынок ее, действительно, сухарики грызет, да знай себе, посмеивается… Наголодались они — жалко смотреть… Гляжу я на все их погребное житье и думаю: как же быть с вами, гуси-лебеди? Ведь даже ночью трудно по уклону этому пробраться незамеченным. Да еще с дитем и больной старухой. Не иначе, думаю, как посадить их в танк и оттуда эвакуировать. Как и приказали вы, устроили мы с Ветровым пулеметную точку у самого берега, вроде под личную охрану взяли Аксень Ивановну. За пулемет Ветров сел, секрет выставил, а я вернулся, как приказано, доложить.

Доброполов, опустив высоколобую голову, внимательно слушал, усердно раскуривая трубку.

— Вот что, Пуговкин, — твердо проговорил он. — Ты сейчас же вернешься обратно, — туда. Понял?

— Есть, товарищ старший лейтенант, вернуться обратно, — вытянулся Пуговкин.