Николай Олейник - Жилюки

Озабоченные, прибитые горем люди, они говорили о тракторе, будто о близком человеке, который за короткую жизнь сделал им столько добра, принес столько радости. И наверняка каждый вспоминал день — это было в прошлом году, ранней весной, — когда он прибыл к ним прямо со станции Копань, пришел своим ходом, новенький, хотя и чуть-чуть забрызганный грязью их вязких дорог. Сколько принес он с собою волнующих надежд! Каким радостным эхом отвечала его рокоту разбуженная пуща!..

— Может, смазать его получше, хлопцы, а? Все же вода…

— Точно.

— Микола! — крикнул один из мужчин трактористу. — Дай-ка сюда еще мазуту!

— Не мазуту, а солидолу, — поправил другой.

— Или солидол там… Давай!

Тракторист достал из-под сиденья банку, и они начали дружно смазывать машину.

— Вот здесь самое главное — мотор, — показывал тракторист. Массивный сизоватый корпус покрывался толстым золотистым слоем солидола.

— Вот так… Теперь его ничто не возьмет…

— Простоит до нового пришествия.

— Когда это будет?

— Будет…

— Раньше времени не станется.

В вечерней, мглистой высоте прошли самолеты. Отсюда, с земли, они казались маленькими, игрушечными и совсем не страшными. Они пролетели на восток.

— На Копань. Наверное, там уже и места живого не осталось. Летит и летит.

— Это не на Копань, дальше!

Солнце разлилось по всему горизонту.

— Ну, давайте кончать, — сказал тракторист. — Как только начнет тонуть, натягивайте.

Он уже пошел было садиться за руль, на сиденье, но его окликнули:

— Подожди, Микола! Хоть сейчас не спеши. На вот, закури.

Непослушными пальцами свертывая цигарку, раскуривали, глубоко затягивались дымом. И снова в мыслях вставал тот далекий мартовский день, их первая радостная весна. Весна, необычная, волнующая весна, без Чарнецкого, без солтыса, без переднивка…

— Ну, тронулись, — бросив цигарку, сказал тракторист.

Он легко вскочил на сиденье, открыл ящик, повыбрасывал на землю ключи, масленки, гайки. Мотор долго не заводился, чихал, будто чувствовал, что сейчас, через несколько минут, он заглохнет надолго. Наконец на очередной попытке он все же набрался духу, зарокотал мощно, ритмично. Тракторист проверил сцепление, машина плавно тронулась навстречу своей гибели… остановилась.

— Давай, что стал?

Тракторист веревкой закрепил руль, снова включил скорость и, доведя машину до самой воды, спрыгнул.

— Натягивайте равномерно… чтоб не перевернулся.

«ХТЗ» плавно пополз в воду. Погрузились колеса, вода тронула картер…

— Натягивайте! Натягивайте!

Трактор, словно захлебываясь, чмыхнул в последний раз и пошел на дно. Забурунилась тихая озерная гладь, тихо пошли по ней волнистые круги. Над местом затопленного трактора поплыли широкие маслянистые пятна. Они долго еще колыхались на воде, пока мелкая волна не отнесла их к камышам…

В полночь, когда Глуша уже кое-как улеглась, в одном из залов бывшего дома графа Чарнецкого, где размещалось правление артели, собрались старые подпольщики, сельские активисты. Их было человек пятнадцать: Гураль, Иван Хомин, Андрон и Андрей Жилюки, Роман Гривняк… Пришли сюда и Софья с ребенком, и Яринка.

Яринка пригнала стадо как раз тогда, когда на площади поднялась стрельба. Она встретилась около сгоревшего двора с Софьей, которая забежала туда, рассчитывая, что кто-нибудь именно сюда принесет ее ребенка. Пока они загоняли во двор корову, начавшую одичало упираться при виде сгоревших хат, в это время и появилась с Михальком на руках Катря Гривнячиха.

— Стою я ни живая ни мертвая, — рассказывала тетка Катря, — вдруг вижу: передают его из рук в руки. Хотя б, думаю, не закричал малыш. Взяла его, прикрыла платком, а он прижался ко мне, бедненький, и молчит. Держу его, дрожь меня бьет, смотрю по сторонам: видят или нет меня эти душегубы? А тут как застрочит, как побегут люди кто куда… Я к себе… Лечу и думаю: куда же бежать, где вас искать? А тут и вы…

Увидев мать, Михалёк потянулся к ней, заплакал. Не выдержала и Катря, тоже в слезы.

— Куда же нам теперь? — подумала вслух Софья.

— Пойдемте к нам, — говорила сквозь слезы Катря.

— Не будет нам жизни в селе, не будет, — сокрушалась Яринка.

— Давайте я хоть корову подою, — беспокоилась Катря. — Где подойник?

— Всё там, — кивнула Софья на пепелище. — Берите, Катря, корову к себе, нам уже не придется ее держать… Яринка, помоги тете Катре.

Вместе они пригнали корову на гривняковский двор. Софья покормила ребенка да и сама перекусила вместе с Яринкой, а когда совсем стемнело, берегом пошли в правление артели.

…Не пришли сюда только Анна и Судник. Анну Устим не смог уговорить оставить хозяйство и идти в отряд. Она наотрез отказалась: немцы, мол, теперь не скоро в село придут, а куда с детьми тащиться? Судник же сослался на грыжу…

Большая керосиновая лампа стояла посредине стола. Света ее едва хватало, чтобы рассеять темноту в центре зала, а в углах прочно залегла негустая темень. В комнату часто заходили люди, дверь то открывалась, то закрывалась, и лампа каждый раз помаргивала.

Андрон сидел на старом, потертом диване. Рядом, прикрытый одеялом, спал Михалёк, а в ногах у малого дремала Яринка. Девушка то и дело вздрагивала, тревожно вздыхала, иногда всхлипывала. Здоровой рукой Жилюк слегка поглаживал внука и до боли в глазах смотрел на огонь в лампе. Слабенький, тусклый, он разгорался в его воображении бешеным пламенем, буйствовал пожаром — тем, что испепелил его кровное добро, погубил его жену. Чувство неуемной ненависти, мести овладело им. О, теперь ему очень хочется жить!.. Жить, мстить и дождаться того светлого дня, когда душегубы будут истреблены, а люди снова возьмутся за плуг.

Подошла Софья. Утомленно опустилась на стул напротив Андрона.

— О Степане не слыхать? — с трудом проговорил Андрон.

— Нет!

— Андрейка где?

— В дозор пошел, их к дороге послали…

Нервный, быстрый в движениях, вошел Гураль.

— Хомин здесь? — спросил он с порога.

От стола отделилась фигура. Они наскоро о чем-то посоветовались, Хомин вышел, а Устим снял с плеча и положил на стол автомат. Попросил ближе пододвинуть лампу. Двери снова раскрылись, и в сопровождении Хомина вошли четверо незнакомых. Это были красноармейцы. Один прихрамывал, у другого белела забинтованная голова.

— Садитесь, товарищи, — пригласил Гураль.

Красноармейцы тихо обронили «здравствуйте», положили у стены вещевые мешки, поставили около них винтовки. Они были молодые, — видно, недавнего призыва.

— К нам пополнение, — обратился Устим к присутствующим. — Примем?

— А почему же, места хватит.

— Откуда? — сразу же послышались любопытные голоса.

— Знакомиться будем потом, — предостерег Гураль. — Они отстали от своих. Раненые, — добавил зачем-то. Устим снял фуражку, пригладил влажные волосы. — Внимание, товарищи!.. — Так он начинал заседание исполкома, так обращался к людям на собраниях. — Враг нагло напал на нашу землю, нарушил наш мирный труд. Части Красной Армии отступают. Мы остаемся. Нам будет трудно, но нам к трудностям не привыкать. Отныне мы — партизаны, мстители. А партизанский закон один — бить врага! Бить везде и всегда, чем попало и как придется… Прошу всех встать, — предложил Гураль и, когда все поднялись, продолжал: — Перед лицом смертельной опасности, нависшей над нашей Родиной, перед лицом своих родных и близких, товарищей, друзей поклянемся…