Михаил Слонимский - Повести и рассказы

— До утра посидим тут. Нужно момент выждать. Утром двинемся назад.

К ночи голод затомил стрелков. Гулида, тощий как щепка, будто неделю не ел, шагал по поляне, подняв воротник коричневого кителя и руки засунув в карманы, и дрожал в ознобе. Подошел к Сергею.

— И холодно же тут. А я пальто в деревне оставил. Новое пальто.

Стрелки собрались вокруг, глядя с ожиданием на начальника. Сергей отвечал:

— До утра. Утром пойдем.

Утром Гулида разбудил Сергея:

— Пора!

Сергей поднялся. Спину ломило после ночи, проведенной на жесткой скамье. Гулида осторожным шепотом говорил:

— Вот так. Так. Я за вами — куда угодно. Пальтишко у меня новое в деревне. Не украли — найду. А вы с папочкой своим помиритесь — и все будет хорошо. Извинение папочке: простите, мол, блудного сына, — и в ручку…

И отпрянул от Сергея. Сергей стоял перед Гулидой, расставив длинные, журавлиные ноги. Бледные глаза, не мигая, глядели вперед. Из груди сквозь сдавленное спазмой горло перло отрывисто:

— Вон! Вон! Негодяй!

Гулида выскочил в страхе, а Сергей, выйдя, сказал стрелкам:

— Товарищи, нас двадцать один человек. Но на нашей стороне правда. Выйдем — и все будут с нами.

О том, какая правда на его стороне, он не думал: просто так уж сказалось.

Комитеты во всех четырех полках дивизии арестованы. Поручик Риман приказал ударникам хватать всех подозрительных. У генерала Чечугина много дел, но самого важного генерал не забыл. Призвал Федько и сказал ему:

— Послушай. Даю тебе десять человек. Верные люди, но ты вернее всех. Найди сына и запомни: чтобы сын мой остался в живых. Понимаешь? Никому не говори, особенно поручику Риману.

— Слушаю-с, — отвечал Федько.

— Повтори.

— Чтобы сын ваш, приблизительно, остался в живых, — повторил Федько.

Только что вышел Федько, как явился комиссар Лысак. Отстегнул шашку, наган. Положил на стол.

— Я слагаю оружие только потому, что неприятель превосходит меня числом, — сказал он. — Можете меня арестовать.

Генерал взял шашку, попробовал.

— Это оружие нестрашное…

Позвал конвойных.

— Отведите его.

— Подчиняюсь силе, — произнес комиссар с достоинством.

А Федько долго кружил с отрядом по вязким полям. И только когда подъехал к самой топи, за старым колодцем, Машка насторожила уши и первая услышала: идут люди.

Вечным туманом одета топь. В тумане качаются — люди ли? деревья ли?

— Кто идет?

Нет ответа. Не успел Федько удержать отряд: нестройные пули полетели навстречу неизвестному врагу. Федько выругался:

— Не пали! Жди! Я человек, приблизительно, верный.

Из тумана шел со стрелками Сергей. Услышав пули, скомандовал:

— Ложись!

Гулида подполз к Сергею:

— Сдадимся, право… Простит папаша — и все будет хорошо…

Сергей вскочил, за шиворот подняв Гулиду.

— В атаку!

Кинул Гулиду вперед, под солдатские штыки.

— Не будешь бежать — свои заколют. Сволочь!

Только что собрался крикнуть Федько: «Свои!» — как по надвигающемуся шуму понял, что оттуда, из-за тумана, пошли в атаку.

Двадцать один штык, и перед штыками бежит и кричит Гулида. Бежать — смерть, остановиться — смерть.

— Не буду больше! Не буду! Отпустите!

Спотыкаясь, бежит Гулида, а впереди — тихо. Федько не знает, что делать.

Вглядывается — вот уже совсем близко. Вот с левого фланга — Сергей.

Федько скомандовал!

— По середине и правому флангу — постоянный. Пли! Головами в вязкую землю уткнулись стрелки. Еще залп. Упал Гулида.

Те, что добежали, кинули винтовки — и руки кверху!

— Сдаемся!

Федько оглядывался. Только что был Сергей — и вот нет его. И не убит и не ранен. Увидит его кто-нибудь — пристрелит.

— Я человек, приблизительно, верный.

Вскочил Федько на Машку, сдал команду старшему.

— Ждите меня тут…

И рысью, настораживаясь, двинулся по мягкому полю. Туман ползет от топи. В тумане не видно ничего. Машка подняла уши — тоже выслушивала шаги человеческие.

Федько потрепал Машкину гриву.

— Так, Машка, так. Помогай сына генеральского сыскать.

В карьер пошла Машка. Выстрел — и коротенький солдат вылетел из седла, кувырнулся в воздухе и упрямо встал на ноги. А Машка тоже кувырнулась с разбегу всем своим длинным телом, упала на спину, хвостом вычистив спину солдату, и не поднялась: пуля попала в лоб.

Поглядел Федько: мертва Машка, мертва кобыла.

Взвизгнул от горя. Коротенький, смешной и страшный, как Черномор, размахивая длинной шашкой, кинулся вслед Сергею.

— Я тебя! Я тебя!

Быстрее Машки несся Федько по полю, пока всем телом не налетел на Сергея. Сбил с ног, налег, изрубил вокруг всю землю — никак не найти головы: шашка длинная.

— Я тебя, приблизительно… Это Машку-то, Машку! Сергей сказал устало:

— Кончай скорей.

Кружит шашка. Последний круг замыкается. Сейчас из этого, последнего, круга вырвется Сергей: найдет шашка человеческую голову.

От матери — татарская кровь у Федько. Оттого и рост маленький, и лицо коричневое, и глаза раскосые, и волос на голове черный. Без Машки Федько — совсем татарин.

Подбежал к отряду. Размахивал огромной шашкой и кричал:

— Долой!

Много крику оказалось в маленьком теле вестового. И так быстро метался он с шашкой, что казалось: не один человек, а целая толпа мелькает перед глазами.

— Долой!

И понесся к деревне. Стрелки за ним.

Когда все стихло у колодца, Гулида шевельнулся и осторожно открыл глаза. Никого нет. Попробовал встать. Нет, он действительно ранен. Значит, он не нарочно упал, не притворился.

И сразу заболела, заныла нога. Подтащился Гулида к колодцу водицы испить. Стукнулся о сруб лбом, вспомнил, что нет воды в колодце, и заплакал:

— Ноженька моя!.. Ну, иди сюда, иди… Цып-цып-цып.

Волосы прилипли к голове. Горит голова. И будто зеленая кошка маячит перед глазами и от нее боль.

— Кыс-кыс-кыс… Ну, встань на место, кысонька моя, кысонька моя…

Так бредил Гулида до вечера, когда подобрали его и снесли в Емелистье. Там узнал Гулида, что стрелки присоединились к Федько, а генерал Чечугин и поручик Риман еще отбиваются в деревне, где стоял ударный батальон.

Комиссар Лысак сидел под арестом.

«Расстреляют», — думал комиссар, дрожа.

Он был один в избе. За окном похаживал со штыком конвойный. К вечеру шумно стало за окном. Все громче шум. Крики.

«Конечно, — подумал комиссар. — Схватят сейчас и убьют».

И все внимание устремил на левую щеку, чтобы не дергалась. Думал о том, что он умрет героем и история не забудет его. Но щека прыгала. И вот уже нижняя челюсть дрожит. Чем громче шум, тем неудержимее дрожал комиссар. И вдруг тише стало. Совсем тихо — и штык за окном исчез.

«Западня», — подумал комиссар.