Михаил Слонимский - Повести и рассказы

Что за вопрос! Он прекрасно видит, что лес полон секретов.

Масленников шагал по лесу, сворачивая то влево, то вправо, описывая круги и параболы, не смущаясь нисколько тем, что то и дело проваливался в болото. Казалось, он задался целью навсегда остаться здесь. Он явно считал, что тут нет непроходимых мест. Вдруг он спрашивал начальника заставы:

— А что, если направо двинуть? А вперед? А где граница? В каком направлении дозорка? А застава?

Начальник заставы внимательно отвечал, сам того не замечая, что держит экзамен. И они шли вправо, вперед, назад, влево, еще раз вправо…

Это длилось неизвестно сколько времени.

Рюмину начинало казаться, что вновь, как в детстве, он заблудился в этих проклятых местах. А начальник все кружит и кружит по лесу, словно нарочно хочет запутать своих спутников. Ну, таких, как он да начальник заставы, не запутаешь. Да и лес весь в секретах. Ух, и населен же лес! Неопытный глаз и не заметит бойцов, а как столько лет прослуживши… Ох и до чего же известна Рюмину здесь каждая кочка!

И вдруг начальник повернул решительно, и они выбрались на дозорную тропу. Уф! Из-за дерева вышел безусый часовой. Он четко отрапортовал, и глаза его пронизывали нового начальника с нескрываемым любопытством. Глаза были черные и сверкали оживленно. Затем он вновь исчез.

— Устали, может быть, товарищ начальник? — осведомился начальник заставы испытующе. — Может быть, домой?..

— На стык с соседним участком!

До стыка — еще не меньше семи километров. А потом — сколько еще назад до заставы!

Они шагали, понимая уже, что идет между ними некое соревнование, что взаимно они проверяют друг друга. Они шли молча, быстрым шагом, и часовые глядели на них из-за кустов и деревьев. Лес десятками внимательных, ничего не пропускающих глаз проверял своего начальника, следил, хорошо ли изучает он свой новый район, и березы, как сигнальщики, махая ветвями, нарочно, казалось, сбивали с пути, испытывая.

— Ну и ходок же вы, товарищ начальник! — не выдержал наконец начальник заставы.

— Вы устали?

Вместо ответа начальник заставы только прибавил шагу. Рюмин еле поспевал за ними. Он испугался налетающей усталости, и этот внезапный страх сразу взбодрил его. Не может случиться такого позора!

Граница делила лес. Там, вправо, — чужая страна. Оттуда завернула вот эта речка, и дальше уже она, заросшая осокой и камышом, обозначала границу. Вышка. На вышке часовой.

Здесь стык с соседним участком.

Здесь они остановились. Молча глядели они на тот берег, туда, где неподвижно чернела фигура чужого солдата. Так постояли они некоторое время, а затем повернули обратно.

— Этот угол леса я тоже хочу обследовать, — озабоченно промолвил Масленников.

Он взглянул на своих спутников.

— Вы в силах еще? Не трудно вам будет?

Дождь затихал. Он больше не нужен. Ясно, что новый начальник выдержит любое испытание. Он спрашивал так, словно это вполне естественно и всем известно, что он опытней и выносливей своих спутников. И он словно только сейчас заметил, что начальник заставы и Рюмин обрызганы грязью и мокры с ног до головы.

— Бедные вы! — промолвил Масленников и улыбнулся. — Как же я вас замучил!

— Есть обследовать этот угол леса, — отвечал начальник заставы и свернул в лес…

Темнело уже, когда они вышли на дорогу к заставе.

— Жена и не ждет меня сегодня, наверное, — говорил начальник заставы. — Она, Марья Дмитриевна моя, никогда уж не спрашивает, когда вернусь. Чуть тревога — сама оружие подает и не спрашивает. Жена у границы — это, товарищ начальник, сами понимаете… тоже женаты… Бывало…

Начальник заставы оказался теперь очень разговорчивым. Они беседовали теперь так, словно давно и насквозь знали друг друга.

Поздней ночью, отдав лошадь, Масленников шел садом к зданию комендатуры. Может быть, он опасался раньше, что с новыми, незнакомыми людьми на новом месте не случится уж такой дружбы, какая была там, далеко, в Карелии. Он не помнил теперь, были у него такие опасения или нет. Он нес в себе весь этот исхоженный сегодня сырой и мокрый кусок земли, поворачивал его так и сяк, обдумывал и обсуждал. Это был кусок той земли, на которой росло счастье людей, и он привык охранять ее, как лучшую надежду и мечту, с напряженной страстью человека, не любящего распространяться о своих чувствах.

Быстро шел он по саду и не заметил, как под ногу ему попал морщинистый, как усталость, подберезовик. Наступив, он раздавил его.

1938

Комендант был громадный белобрысый мужчина. Серые глаза его глядели из-под почти незаметных бровей насмешливо и добродушно. Он не отличался особой разговорчивостью, как и полагается капитану пограничных войск. Но болтливых людей он любил: они производили веселый шум, в котором сам он мог спокойно молчать и улыбаться. И когда человек ему нравился, он характеризовал его кратко: «Чудак».

В работе он отличался спокойствием и точностью и того же требовал от других. Однажды молодой связист влетел к нему с рапортом:

— Товарищ комендант, в бензинохранилище вспыхнул пожар. Пожар…

Связист запнулся в ужасе от собственных слов и закончил:

— …аннулирован.

— Ликвидирован, поправил комендант, даже позы своей не изменив.

И наутро отдал приказ о снятии связиста с должности.

— Не соответствует назначению, — сказал он.

Он бы не поступил так строго, если бы не выяснил, что бензинохранилищем связист назвал пустую бутылку из-под бензина, которую повар подобрал в саду. Чтобы рассмотреть, что это такое попалось ему в руки и не пригодится ли эта посуда на кухне, повар зажег спичку, и бензинные пары вспыхнули на миг, решительно никому не причинив вреда. Вот это связист и назвал пожаром.

У коменданта был пес, по кличке Маяк, не раз получавший на выставках призы. Пес был обучен брать человека в плен. Он был обучен кидаться на врага молча, чтобы тот, чувствуя клыки в миллиметре от своей шеи, терял всякую бодрость и подымал руки кверху, сдаваясь. Подразделение коменданта выходило на первое место по соревнованию, показатели по всем видам подготовки были в его подразделении наилучшие, когда в поведении коменданта обозначились некоторые отклонения от обычной нормы. Появилась некоторая щеголеватость и подтянутость в его повадке, несколько раз по телефону из Ленинграда его спрашивал женский голос, и, наконец, комендант стал интересоваться стихами, беря книги у помначштаба, комсомольца, который был самым главным поклонником поэзии в комендатуре. Вкусы у коменданта оказались несколько отсталые, — ему очень понравился Надсон, и, возвращая стихи Надсона комсомольцу, комендант сказал про автора:

— Чудак.

Комсомолец поспорил с комендантом о литературе и даже удивился, как это человек во всех отношениях передовой, умный, в художественной литературе обнаруживает вкус к старым формам. Но, может быть, именно это неожиданное отставание коменданта и заставило комсомольца догадаться, что начальник его влюбился. И догадался помначштаба совершенно правильно.