Геннадий Фиш - В Суоми

И лишь крупные хозяйства могут не только сводить концы с концами, но и приносить прибыль.

Но цифры цифрами, а нужно и лично побывать у крестьянина, который сам не батрачит и обходится без батрака.

Это мне удалось сделать зимою пятьдесят восьмого года.

По дороге из Турку в Пори, совершив небольшой крюк, мы заехали на хутор к середняку Аймо Лайхо, владельцу десяти гектаров обрабатываемой земли.

Рядом с уютным домом хороший коровник, но он пуст.

— Там место было только для шести коров, — сказал мне хозяин, — а это количество не окупает вложенного труда. Хозяйство по-настоящему оправдывает себя лишь при десяти коровах, а доходным становится при пятнадцати.

Ну, а у Ильмы, жены Аймо, маленькие дети — семимесячный сын и другой, постарше. С работой по дому и с десятью коровами не справиться.

Пришлось бы нанимать работника. А тогда и вовсе прогорели.

И вот Лайхо, как и многие здесь, занялся птицеводством. У него 400 кур. Основной доход хозяйства — от продажи яиц. Но доход этот стал возможен только потому, что корм для птицы не покупной, а он получает его со своей земли, которую сам же и обрабатывает.

В прошлом году он продал 5200 килограммов яиц (яйца здесь идут не на десятки, а на вес).

— Выходит, по полтонны яиц с гектара?

— Да. Килограмм яиц мы продаем за двести десять марок… Всех налогов платим двадцать тысяч шестьсот марок в год… Вот и считайте, сколько получается, — отвечал на мои расспросы хозяин.

И пока хозяйка готовила традиционный кофе, Аймо Лайхо повел меня осматривать двухэтажную птицеферму, стоявшую под защитой скалы, позади дома. С гордостью показывая свое хозяйство — лошадь, конюшню, амбар и даже пустой коровник, он в то же время деловито расспрашивал про положение дел в колхозах, чем отличаются они от совхозов, как исчисляется трудодень.

— Если бы экспортеры не получали дотаций, премий от государства, — в заключение сказал он, — цены на яйца так бы упали, что и это дело стало бы невыгодным. Так было у нас в пятьдесят четвертом и пятьдесят пятом годах, когда начали резать кур. А в результате на следующий год пришлось ввозить яйца из-за границы. Сейчас цены на корм выросли, и, если не иметь своей земли, не сведешь концы с концами…

…Когда в Пори мы с друзьями обсуждали дальнейший маршрут и я сказал, что хочу посетить еще одно хозяйство без батрака, мне посоветовали заехать на хутор крестьянина Якко Кааппа. До прошлого года он был никому не известным фермером, но год назад он послал свою первую пьесу «Сновидец» на конкурс в Тампере и получил премию.

Пьеса уже целый сезон шла в городском театре…

Крестьянин — писатель! Прав был редактор, который впоследствии заметил, что это абсолютно нетипично. Но мне на чужой стороне было интересно познакомиться не только с типичными, но и с исключительными явлениями. И я надеюсь, что читатель не посетует на это.

Связавшись по телефону, мы узнали, что Якко Кааппа дома, и решили по дороге в Вааса заглянуть к нему.

И хотя Якко Кааппа рано утром на тракторе расчищал для нас от снега дорогу к своему хутору, мы все-таки застряли.

— Сатана-перкеле! — выругался после безуспешных усилий выбраться наш друг водитель.

— Вспомни лучше об епископе из Каяни, — усмехнулся Аско.

…Епископ с женой как-то проезжали на автомобиле из Каяни в Куопио. По дороге они остановились около грузовика на обочине, у которого возился шофер. У него не ладилось что-то с мотором, он никак не мог завести его и оглашал окрестности словами, которые не пропустила бы и самая либеральная цензура.

— Прекрати это безобразие! — возмущенно сказала епископу жена.

— Но у него мотор не заводится, — попытался объяснить жене, в чем дело, епископ.

— Все равно, пусть не богохульничает!

Епископ встал из-за руля и подошел к шоферу, который, несмотря на усталость, ругался со все нарастающей силой.

— Зачем ты так бранишься? — укоризненно сказал епископ.

— Так ведь мотор барахлит! — объяснил шофер.

— А ты вместо брани, вместо дурных слов попробовал бы смиренно обратиться к богу со словами молитвы, — продолжал увещевание епископ и оглянулся на жену. Она была довольна им.

Шофер поглядел на епископа с нескрываемым удивлением. И в самом деле — кажется, все испытал, кроме этого… Чем черт не шутит! Надо попробовать. Хуже ведь не будет.

— Отче наш, — сказал он полунасмешливо, — иже еси на небеси… Да… святится… — И снова крутанул ручку. Мотор завелся с пол-оборота.

Через несколько секунд грузовик исчез за поворотом, а епископ долго еще стоял посредине дороги, раскрыв рот.

— Боже мой, — в изумлении шептал он, — никогда не думал, что так быстро может дойти до тебя молитва!

…Но нам не пришлось прибегать к рецепту епископа. Кааппа, завидев нас из окна своего дома, поспешил на подмогу. Так, на подступах к его хутору, мы и познакомились.

Этот молодой еще человек с красивым, открытым лицом владеет 14 гектарами пахотной земли.

— Я получил ее в наследство, но если бы знал, как туго будет с сельским хозяйством, сразу продал бы. А теперь уже втянулся!

Обрабатывает Кааппа свою землю сам. Сеет ячмень, овес, клевер, репу — это для рынка. Огород, картофель для себя. Нет, лошади у него нет. Только трактор. Недавно женился, построил дом. Несмотря на то что продал часть леса, все же пришлось залезть в долги — 700 тысяч марок. Разговор идет о севооборотах, об урожайности ячменя и пшеницы, о расходе горючего и о пьесах Чехова, который, по его мнению, такой же великий драматург, как и Шекспир. Современная драматургия, уверял меня Якко Кааппа, нуждается в коренной реформе.

Забегая вперед, скажу, что через две недели я видел спектакль «Сновидец» Якко Кааппа в Драматическом театре в Тампере и понял, почему в нашей беседе тогда Кааппа несколько раз словно извинялся в чем-то передо мной. Он настойчиво повторял, что хотя в годы войны он служил солдатом и в боях под Раяяйокки был ранен, но у него нет и тени настроений против Советского Союза, что, наоборот, он с большим интересом и сочувствием следит за нашей жизнью. Дело в том, что герой его пьесы, финский солдат, во время войны попал к нам в плен. Здесь он обретает дар провидения и начинает понимать, что на родине семейная жизнь его была фальшивой, жена неискренней, а любящей женщиной он пренебрег. И все дома шло не так, как должно было бы идти, если следовать человеческой правде. Герой пьесы обретает дар во время сна переноситься из барака военнопленных на родину и там, воплощаясь телесно, участвует в распутывании узла драматических семейных отношений. Но как только наступает утро, он пробуждается и снова продолжает тусклую жизнь военнопленного. Так, в двух планах, и происходит все действие пьесы. Пребывание главного персонажа в плену не имеет в пьесе антисоветского жала, оно — лишь «мотивировка» того, чтобы держать героя в непреодолимом отдалении от дома, чтобы он издалека с большей ясностью увидел фальшь своей обычной жизни.