Геннадий Фиш - В Суоми

Но в те дни правая газета пустила антисоветскую «утку» о том, что, мол, Советский Союз вернул не всех военнопленных финнов, и Якко Кааппа опасался, не подумаю ли я, узнав, что в пьесе речь идет о военнопленном, будто и он причастен к этой провокации.

— Пишу я только зимой… Летом некогда. Работаю на поле, — вздохнув, говорит он, видя, что я разглядываю полку с книгами.

Его миловидная жена водворяет малыша в детскую кроватку, а сама идет на кухню, которая одновременно и столовая, готовить кофе с бутербродами.

— Сейчас, зимою, обдумываю пьесу, в которой хочу показать, как бесчеловечна жадность капиталистических дельцов, — говорит хозяин.

И тут же я узнаю, что втроем, вместе с братом и братом жены, они владеют комбайном, приобретенным в рассрочку.

— А сколько у вас коров?

— Видите ли, хозяйство мое сейчас нетипичное. Такому, как мое, полагается иметь десять — двенадцать коров. И если бы моя жена не была учительницей, мы бы и завели их. Это дело женское. Но она учительница, и ее заработок больше, чем доход, который можно получить от десяти коров. А специально нанимать чужого человека для ухода за коровами хлопотливо: и страховать его надо, и восьмичасовой день, и сверхурочные. Право, так на так и выйдет!

Значит, на четырнадцати гектарах он ведет зерновое хозяйство и получает, если нет ранних заморозков, 500 тысяч марок годового дохода.

Столько, сколько квалифицированный рабочий, и, пожалуй, меньше, чем его жена — учительница…

И тут же я узнаю, что доход этот возможен только потому, что зерно у крестьян покупается за цену, которая выше, чем та, которую платят на рынке покупатели. Потребители платят, к примеру, 30 марок за килограмм — фермер же получает за него 40.

— Кто же покрывает разницу? — недоумеваю я.

И мне объясняют, что если килограмм импортного хлеба стоит 20 марок, то потребителю его продают за 30, и эта разница — источник дотации, получаемой землевладельцами.

Здешний хлебороб не разоряется лишь потому, что покупаемый за границей хлеб стоит дешевле, чем отечественный. Парадокс? Но этот парадокс стал будничным явлением в финском зерновом хозяйстве.

— Да, мой доход такой же, как у городского рабочего. А ведь у меня среднее хозяйство.

— Ну, что вы! — улыбается мой спутник, — Не у всех крестьян жена приносит столько дохода. Учительниц у нас меньше, чем средних хозяйств.

Я раскрываю официальный статистический ежегодник и убеждаюсь, что Якко Кааппа не прав. Таких хозяйств, как у Лайхо, владеющих более чем десятью гектарами, в стране меньше, чем одна пятая. Четыре пятых крестьян имеют меньше, чем по десять га обрабатываемой земли, и у 100 тысяч из них владения не достигают и одного гектара. Тут уже и речи не может быть об иллюзорной самостоятельности.

Через день после посещения Кааппа мы проезжали мимо поворота к деревне Пийппола, в которой жил и работал Пентти Хаанпяя. Талантливый художник Эркко Танту в своей гравюре на дереве прекрасно изобразил печальный вид, открывавшийся из окна дома Хаанпяя.

Но этот дом теперь был пуст, и мы не свернули в Пийпполу.

Трижды мы останавливали машину у дворов крестьян-бедняков, которые владеют двумя-тремя гектарами. Но каждый раз не заставали хозяина. На двух гектарах не обернешься. Дело зимнее, и хозяева в отлучке. Один — на лесоразработках, другой — в городе безуспешно отыскивал работу…

Вернувшись в Хельсинки, я рассказывал друзьям о своих впечатлениях и сетовал на то, что так и не доведется уже встретиться с Пентти Хаанпяя, и на то, что не удалось застать дома ни одного крестьянина, владеющего двумя-тремя гектарами земли.

— Но вот это-то как раз и типично, — объяснили мне. — Если этот крестьянин не садовод и не цветовод, он не может прожить на доходы с такого участка. Пусть он числится по статистике крестьянином, пусть он часто, как собственник, свысока относится к рабочим, но сам он уже наполовину пролетарий. Летом месяц-другой он будет работать в деревне, а остальное время там хозяйствует жена.

Зимой 1956 года на лесные работы затрачено двадцать миллионов человеко-дней и три миллиона дней лошадиного труда. И на три четверти это был труд так называемых крестьян-сезонников с их лошадьми.

У вас это, кажется, раньше называлось отхожий промысел. У нас он теперь не столько «отхожий», сколько постоянный. То, что вы называете смычкой рабочих и трудовых крестьян, нигде не проявляется в такой наглядной форме, как у нас в лесу, в совместной борьбе лесорубов за свои права.

— Вас интересует механика, с помощью которой «двадцать семейств» грабят мелкое крестьянство?! — спросил меня живой, энергичный человек с темными глазами. — Об этом можно написать детективный роман! Уголовную приключенческую повесть, перед которой все приключения и доходы гангстеров покажутся мелочью! Я думал, что нас интересует только лирика или героика, но если вы задумали написать повесть об умном, жадном пауке-лицемере и его наивных жертвах — трудовых пчелах, то приходите и я покажу вам такие цифры, что вы ужаснетесь…

Мой собеседник был одним из активнейших работников Союза мелких земледельцев. И хотя я не собирался писать роман о приключениях гангстеров, все же в назначенное время пришел в союз.

Вчерашний мой знакомый выполнил обещание.

— Через маслобойные заводы, связанные с «Валио», в пятьдесят шестом году прошло два миллиарда тридцать пять миллионов четыреста шестьдесят восемь тысяч килограммов молока. Крестьяне получили за них пятьдесят три миллиарда марок, потребитель заплатил семьдесят пять миллиардов — значит, больше чем двадцать один миллиард марок забрали себе акционеры-банки. Не случайно крестьяне у нас говорят: «Я имею три коровы, но одна из них работает на «Валио».

Да, идиллический пастушонок, играющий на рожке, был фикцией. Если бы на фирменной марке изображена была паутина, то рисунок точнее выразил бы сущность дела. Но и то правда, что рисунок не был бы таким привлекательным для рекламы.

— Мясо сельский хозяин продает за двести восемнадцать марок килограмм, а потребитель покупает за триста шестьдесят семь. И на этом деле в руках посредника оставалось девять миллиардов марок…

Место помещика, видимого невооруженным глазом, занял невидимый капиталист-акционер, и действует он под прикрытием кооперативной организации, созданной самими крестьянами. Ну, а в центре все скупают, забирают экспортеры, крупные компании.

Тонкая паутина, а из нее не выберешься!!

Государство из налогов платит дотации земледельцам, чтобы не росли цены на продукты питания, чтобы не надо было повышать заработную плату.

— Но у кого остаются эти миллиардные дотации?