Геннадий Фиш - В Суоми

«Кто же заплатит за меня недоимки? Почему так давно нет из дому писем?» — упрямо думает возчик, сосед Инари по бараку.

— У меня нет целых кеньг!

— Давно, давно бы так!

— …Частной собственности не тронем. Не допустим никаких беспорядков.

— Правильно!

— Верно!

Инари торжествующе оглядывается и внезапно замирает. Он увидел в толпе Хильду. Глаза их встретились. И Хильда здесь! Как хорошо! Какой счастливый день!

— Вот ты можешь и совсем не платить недоимок, — весело говорит Каллио возчику и хлопает его по плечу.

Мысль о такой возможности внезапно озаряет возчика. Как это? Можно ли? Первый раз в жизни пришла к нему эта мысль, и он потрясен ее новизной и простотой.

«Как это? Да, правда, ведь можно не платить недоимки, а дальше… ленсман… Нет!»

— …Никого не принуждаем идти с нами. Кто хочет добровольно идти, пусть заявит об этом. Там происходит запись…

Коскинен показывает на дом господ, а Каллио видит — на крыльце дома стоит Сунила с листами чистой бумаги в руках. Каллио видит — ярко-красная куртка пробирается к крыльцу. Ему делается смешно, и он вслух смеется.

— Вот это повезло! Сунила, оказывается, тоже здесь. И как это мы раньше не встретились? Вот это молодец, я понимаю, он хочет записаться первым! — И Каллио поднимает руку вверх, машет товарищу и кричит: — Эй, Сунила, Инари тоже здесь!

— Тише, тише, черт! — кто-то толкает его в спину.

А голос Коскинена по-прежнему звенит в морозном воздухе ясного февральского утра:

— …Товары, лошади, касса акционерного общества с этой минуты наши. Мы проверили все ведомости и списки должников и увидели, что большинство лесорубов после зимней работы еще находится в долгу у акционерного общества. Но есть и такие, кому акционеры должны. Обычных расчетов мы производить не будем. Каждому вальщику будет выплачено сто пятьдесят марок, каждому возчику — триста пятьдесят, независимо от того, кто кому должен.

— Хорошо!.. Так… Хорошо, хорошо!.. Верно!..

Гул одобрения катится над толпой.

Олави возится, распоряжаясь укладкой ящиков с американским салом. Он занят также подсчетом пил, топоров, кеньг, теплых рубах, пакетиков кофе. Потом еще надо взглянуть, как работает десятник, которому он приказал составить ведомости на выплату жалованья. Сани с оружием он уже передал Лундстрему.

Какая досада, он не слышит, что говорит Коскинен! Но дел так много! И на складе так много добра!

Он входит в комнату к арестованному десятнику. В этой комнате сидит человек в пиджаке и с галстуком; говорят, что это управляющий соседнего пункта. Этот человек раскрыл форточку и старается услышать, что говорит Коскинен.

Олави некогда, он выходит из комнаты; часовой запирает ее на ключ.

Управляющий соседнего пункта задумался. Нет, это серьезнее, чем он думал. Пожалуй, никакой выгоды для его компании не будет от этой забастовки…

— Да закройте вы наконец форточку, пальцы мерзнут! — возмущается десятник и продолжает писать ведомость.

Форточка захлопнулась. За стеною яснее слышится дробь ремингтона.

«Не придется выпить», — думает Каллио и подходит к столу, за которым сидит Сунила, чтобы записаться в отряд. А насчет слушания речей он не мастак. Он сразу и так понял, в чем дело.

— Твоя куртка может пригодиться: хороший из нее выйдет красный флаг, — говорит он, обращаясь к Сунила.

Коскинен махнул рукой и с расстановкой заключает свою речь:

— Теперь вы знаете все и делайте выбор, на чьей стороне будете драться.

Он не успел еще спрыгнуть с ящика, как вокруг заговорили, зашумели, захлопали.

Так вот какая на этот раз забастовка!..

Инари казалось, что Коскинен неудачно окончил свою речь словами: «На чьей стороне».

Да разве надо об этом спрашивать? Разве это вопрос? Ведь каждый решил его для себя, наверно, давно.

Нет, он, Инари, помнил речи на фронте!

Два мира стоят друг против друга.

Он сумеет дополнить, сказать все, что надо.

Мы победим!

Он вскакивает на ящик и видит устремленные на него взгляды. Волнение захлестывает его, у него замирает сердца. Он знает все, что хочет сказать, и не может произнести ни слова, а лесорубы ждут. Тогда он начинает разматывать красный шарф со своей шеи и кричит громким голосом, долетающим до самых отдаленных от него слушателей:

— Товарищи! Товарищи! Все, что говорил сейчас товарищ Коскинен, уполномоченный нашей партии (и когда Инари произносит слово «партия», гордость звучит в его голосе), — правда. Мы, лесорубы, готовы за эту правду драться и, если надо, умереть! Да здравствует Советская Россия и пролетарская солидарность во всем мире! Не позволим лахтарям лезть в свободную Карелию!

И он, размахивая красным своим шарфом, слышит крики:

— Ура! Хорошо!

Он замечает среди других Каллио и машет ему рукой: «Дай винтовку!» И вот винтовка уже быстро идет по рукам к Инари.

На блестящий при ярком свете солнечного морозного утра штык Инари повязывает свой шерстяной красный шарф. Он слышит крики одобрения и вдруг снова замечает в толпе Хильду.

Бродячий торговец Ялмарсон, затесавшийся в толпу лесорубов, смотрит на дом господ и видит — выстроилась возле входных дверей длинная очередь. В открытую дверь он видит, как сидящий у стола остролицый бледный лесоруб ведет запись в отряд.

Из дома лесорубы выходят уже с винтовками, японскими и русскими. Несколько человек получили только револьверы. Это, видимо, командиры.

Ялмарсон смотрит на очередь, на выходящих вооруженных лесорубов и злобно плюет на утоптанный снег.

— Добровольцы!

— Нет, ты подумай, — говорит молодой лесоруб Хильде, — я так слушал, что даже не заметил, как отморозил уши.

Хильда захватывает горсть снега и начинает оттирать его побелевшие уши.

— У тебя тоже побелел нос. — И он хватает снег.

— Постой! — Хильда смеется.

Она перестает смеяться. К ней подходит Инари и говорит:

— Хильда, найди меня через час, мне нужно тебе многое сказать.

И он проходит дальше, потому что он занят. Он назначен командиром головного отряда и должен принять свой отряд.

— Что ты хочешь сказать, Инари? — уже вдогонку спрашивает Хильда.

Он оборачивается, глаза их встречаются, и вся жизнь для них останавливается.

Так они постояли минутку, а глаза ее сами ответили на так и не высказанный вопрос Инари.

Потом Инари повернулся и ушел, а она осталась стоять на морозе.

— Так ты, значит, раньше знала этого парня? — ревниво спросил молодой лесоруб.

— Да!

Он понял, что спрашивать дальше бесполезно, и побрел к костру, где на вертеле поджаривалась говядина. Мясо было почти готово.

Уже шла выдача денег по ведомостям: тут же каждый получал два кило сала и полбуханки хлеба.

Лундстрем стоял подле стола, рядом с кассиром, когда к раздатчику подошла Хильда.