Геннадий Фиш - В Суоми

Случилось так, что площадь, созданная по замыслу царя как памятник самодержавию, превратилась в излюбленное место массовых, революционных демонстраций, а присланный из Петербурга архитектор-немец возвел здесь строения, ставшие классическими для финляндской архитектуры.

И хотя город непрерывно рос, ничего заслуживающего внимания (кроме, может быть, трех-четырех зданий) за полвека не было построено.

Столица занимала уже свыше тысячи гектаров. Многоэтажные доходные дома буржуазии мало чем отличались от подобных же домов в других странах. Рабочий люд был скучен в безрадостных кварталах на окраине города, в Серняйнене, в районе железнодорожных путей, и Сенатская площадь по-прежнему оставалась единственным стоящим внимания архитектурным ансамблем до тех пор, пока в начале века в Суоми не возникло свое собственное архитектурное направление. В поисках новых форм оно обратилось к традициям финского и карельского народного зодчества.

Три студента архитектурного факультета Политехнического института в Хельсинки — Герман Гесселиус, Армас Линдгрен и Элиель Сааринен — еще за год до окончания института организовали архитектурное бюро. Созданный этим бюро проект финского павильона на Всемирной Парижской выставке в 1900 году получил международное признание и выдвинул молодых архитекторов в первые ряды архитекторов нового направления.

Подъем национального самосознания в борьбе с самодержавием, охвативший в то время финское общество, способствовал тому, что это национально-романтическое направление было принято с воодушевлением и академический архитектурный стиль очень скоро уступил свое место новому.

Максим Горький писал из Хельсинки своей жене в январе 1906 года:

«Здесь есть архитектор Сааринен, — я, кажется, говорил тебе о нем? — это гений. Я видел его проект здания для Конгресса мира в Гааге, — вот вещь! Ничего подобного до сей поры не строили на земле. Его дом — чудо красоты, а оригинальность стиля — чисто сказочная. Аксель Галлен — тоже великий художник, да и вообще эта маленькая страна — есть страна великих людей».

Прошли годы, и теперь первая встреча любого приезжего в Хельсинки — это встреча именно с архитектором Элиелем Саариненом: по его проекту из розового гранита выстроено здание вокзала с огромными и удобными залами, арочным входом, высокой башней. Вторая встреча с Саариненом, Гесселиусом и Линдгреном у приезжего происходит в построенном по их проекту Национальном музее.

Каждый день я приходил на вокзал, чтобы купить в киоске свежий номер «Правды», и каждый раз неизменно любовался этим памятником национального романтизма в архитектуре, ставшим уже памятником недавнего прошлого, потому что и сам архитектор, и его ученики, впоследствии уйдя от романтизма, приблизились к конструктивизму.

С домом же, принадлежавшим самому архитектору, знаменитым домом Сааринена в Витреску, знакомится не каждый.

Если бы не любезное письмо нынешней владелицы дома, писательницы Анельмы Вуори, с точным описанием дороги и развилок, на которых следует сделать поворот, мы с переводчицей Натальей Львовной Смирновой, исколесив тридцать километров по лесистой и скалистой дороге, проехали бы мимо Киркконумми, мимо того здания, которым так восхищался Горький. Впоследствии Сааринен набросал рисунок этой дачи и подарил Алексею Максимовичу.

Окруженное сосновым парком, здание это напоминает бревенчатую крепость на естественном каменном фундаменте. Тот любитель архитектуры, который доберется сюда, испытает огромнейшее удовольствие от свободной планировки, просторных анфилад, от гармонического сочетания дома со скалой, на которой он построен, от бревенчатых стен его, деревянных лестниц.

Материал выступает здесь во всей своей красоте, без декоративной обработки, без орнамента. И при этом все так удобно для жилья.

Дом в Витреску стоил в начале века сорок тысяч марок.

— «Как вы, бедный студент, могли даже мечтать о таком доме?» — спросила я как-то у Сааринена, — рассказывает Анельма Вуори. — «Тот, у кого в голове много идей, богат, а не беден», — отвечал архитектор.

И в самом деле — ему удалось увлечь своим замыслом рабочих-строителей, и многие из них работали в долг, который архитектор всегда с лихвой возмещал на праздничном пиру, после получения очередной премии на конкурсе.

А премии он получал и за проект финского павильона на Всемирной Парижской выставке, и за проект здания страхового общества «Похьёла» в Хельсинки…

На покрытом черным лаком полу большой комнаты лежит ковер, рисунок которого в свое время сделал Аксель Галлен для Всемирной выставки в Париже.

Стены холла-столовой — белые, на бревенчатых балках потолка лежат некрашеные доски. Огромная печь. Каждая деталь очага — ручная работа кузнеца. Каждая деталь мебели выполнена мастерами по рисунку архитектора.

Стены и потолок другой комнаты украшены национальным финским орнаментом, сделанным тоже Акселем Галленом.

На стене в кабинете — «Рыбацкая мадонна», картина Риссанена, подаренная архитектору художником.

Майя Сааринен, жена архитектора, художник по текстилю, своими руками сделала ковры и все ткани, которые украшают дом.

Позади просторного кабинета маленькая комнатка с узким окном, похожая на келью. Здесь собирались молодой еще Сибелиус и художники Аксель Галлен, Эдельфельд, Риссанен, Ярнефельд. Бывал тут и Горький. В этой комнатке, за бутылкой вина, они до рассвета спорили об искусстве и народе. И так же, как сейчас, в маленькое оконце глядели стройные, высокие сосны, а внизу, у подножия высокого холма, синело Витреску — Белое озеро.

Нет более характерного финского пейзажа, чем этот. И — тишина… Северный земной филиал рая.

— Знаете, я однажды видела, как внизу у баньки три зайца танцевали при луне. Они играли со своей тенью, — улыбаясь, говорит госпожа Анельма Вуори.

— История поисков нового в архитектуре прошлого и начала этого века не лишена элементов трагического, — рассказывает финский искусствовед Кэюсти Оландер. — Новую архитектуру приняли с большим воодушевлением. Но какими бы здоровыми ни были во многих случаях принципы, на которых основывалось новое, к концу первой мировой войны архитектура встала перед невиданнейшим тупиком. Наступила реакция, и многие из бывших знаменосцев оставили свои идеалы, удовлетворяясь будничными заказами.

Сааринен не был среди них. После поисков, порой походивших на метания, он оставляет прежнюю романтику, с обязательной для нее живописностью форм, перестает идеализировать грубую, необработанную поверхность камня и приходит к новым материалам — бетонам, простым геометрическим линиям. К тому, что впоследствии названо было конструктивизмом.