Екатерина Шевелёва - Испытания

Едва поверила своим глазам, увидев, что Вагранов, продолжая разговаривать с Рогалевым, жестом приглашает ее садиться пить чай.

И пока Андрей Степанович, казалось, забыв о посетительнице, доказывал что-то, возражал против чего-то, а Ольга глотала умело заваренный чай — совсем как она сама заваривает, — она мысленно анализировала внешне малозначительные инциденты с двумя телефонными звонками. И радовалась тому, что здесь, рядом с Андреем Ваграновым, честный, бескомпромиссный анализ давался ей легко:

«…Нет, не пустяки, а характерные детали, через которые проявились два противоположных отношения к человеку — уважения, доверия и неуважения, недоверия! Но я не права, что в глубине души обиделась там, в приемной. Ведь обиделась-то не на Сугубова и даже не на Андрея Вагранова, а серьезней, шире, обобщенней — «у нас недоверие к человеку». И пожалуй, не одна я такая обидчивая, не одна я, случается, забываю, что государство наше еще молодое, что оно еще накапливает не только политическую и экономическую, но и этическую зрелость. Любой воспитанный человек, естественно, не вникает в разговор, не предназначенный для него, но почему-либо идущий в его присутствии; даже почти автоматически не слушает такой разговор. Андрей Вагранов понимает это, и отсюда его доверие, то есть оно у Андрея совсем не сентиментальное, не эмоциональное, а разумное, государственное. Андрей понимает, что государству даже просто-напросто выгодно проявлять доверие к нормально воспитанному человеку. Доверие делает человека работоспособней, жизнерадостней, патриотичней. Но Игорь Прокофьевич Сугубов… — Она мысленно запнулась. — …Как же я не поняла сразу?! Ведь этот мальчик, Игорь Сугубов, он от старательности, от чувства ответственности».

Ольга не заметила, когда Вагранов положил телефонную трубку. Его внимательный, кажется, чуть-чуть изучающий взгляд — или, о господи, вспоминающий, может быть? — вернул Ольгу из того мира, где Андрей Степанович Вагранов был для нее Андреем…

Закончив телефонный разговор с Рогалевым, Андрей Степанович хотел извиниться за неожиданную паузу в уже начатой беседе. Но лицо Пахомовой так светилось — кажется, благодарностью? или прямо-таки восторгом? или счастьем достигнутой цели? — словом, так светилось, что скучноватые извинения не выговаривались.

— Значит, все хорошо? — ответно улыбнулся Вагранов. — Хотите еще чаю? — любезно предложил он.

— Конечно, все хорошо, раз я здесь и могу спрашивать вас о чем угодно! — И добавила с той же сияющей благодарностью: — А на «еще чаю» времени у вас нет!

Далеко не каждый день в кабинет редактора входят люди, о которых сразу же думается: они счастливы. И при всей привычке к масштабности так хотелось Вагранову иной раз задержаться перед конкретной человеческой судьбой — вот хотя бы остановить машину где-то на центральной улице или на окраине города, зайти в любой магазин, зайти в любую квартиру:

«Ну как дела, товарищи? Откровенно, нелицеприятно — как дела? Лучше? И еще будет лучше!

Правда, у нас еще есть работники — и в центре и на местах, — которые как-то свыклись, сжились со многими недостатками: с низким качеством ряда необходимых товаров, с тем, что их производство развертывается недопустимо медленно… Бывает и так, что подобного рода работники сокращают или вообще прекращают выпуск нужных вещей, под видом замены устаревших товаров новыми снимают с производства, скажем, недорогую, но повседневно нужную для населения продукцию.

Так вот и возникают перебои с некоторыми товарами, которые принято именовать «мелочами»!..»

Да откуда взять время на такие разговоры?! Разве остановишь машину на полчаса, на час, даже на пятнадцать минут, когда и так в сутках всего двадцать четыре часа, а надо бы не меньше тридцати!

Но сейчас «конкретная человеческая судьба» сама вошла в кабинет редактора. Она смотрела на Вагранова огромными сияющими глазами, будто сотни людей, а не один-единственный человек глядит.

Рогалев только что рассказал Андрею Степановичу о намерении директора завода обжаловать в самых высших инстанциях выступление газеты.

На расширенном заседании редколлегии не сложилось единодушного мнения о статье: большинство считало ее правильной, некоторым она показалась несвоевременной. «Зачем перед съездом партии подрывать авторитет крупного руководителя, успешно выполняющего производственную программу?» — («Замалчивание недостатков — перед съездом или после съезда — авторитета не прибавляет», — ответил Вагранов.)

Особенно заметно было негодование Артемюка. Во время заседания редколлегии немое возмущение статьей было отчетливо написано на его физиономии. А после заседания с улицы в окна кабинета Вагранова донеслось недвусмысленное предсказание Артемюка: «Запомните мои слова, прежнего редактора нам вернут! Он со всеми ладил, у него «корешки» остались!»

Вагранов не умел оценивать ту или иную ситуацию с точки зрения своей карьеры. Да, собственно, и понятия карьеры для него не существовало. Если ему случалось прочитать документ, в котором упоминался он сам, эмоционального отношения у него не возникало: был факт, требующий объективной оценки, вот и все. Вагранов знал, что, когда ведешь борьбу, ты должен быть готовым получать ответные тумаки. И он был уверен, что Ольге Владимировне Пахомовой придется так же, как и ему, выдержать бой за точку зрения, высказанную в статье.

Недавно от кого-то из журналистов Андрей Степанович слышал выражение, которое ему понравилось: «поставить проблему на глобус». Он сам нередко делал именно так: старался взглянуть на тот или иной вопрос пошире, подумать о деле стратегически — не только тактически. И оказалось, что живая журналистская мысль нашла для давно выработанной им привычки хорошую формулу.

Сейчас Андрею Степановичу хотелось поделиться с главным экономистом завода умением «поставить проблему на глобус» («Поможет ей в дальнейшем», — подумал он).

…— Мы с вами в прошлый раз пришли к выводу, что есть связь между голосованием в бригаде монтажниц и предложением построить стадион силами общественности; есть связь потому, что в обоих случаях — стремление молодежи к реальному делу за пределами своей обязательной работы. Этот наш вывод можно обосновать научно. Согласно социологии в каждом человеке живет потребность в творчестве, в общественной деятельности, в знании. У каждого есть потребность, чтобы его признали. Как человека. И вот если мы не будем учитывать всего объема потребностей в обществе, это могут использовать наши идейные противники. Как? Да очень просто: вот, мол, нет в Советском Союзе настоящей демократии, которая дает возможность каждому выражать свое мнение. И так далее, и тому подобное. Мне, кстати, кто-то говорил — а может быть, даже вы сами? — про монтажницу, которая нахваталась смутных представлений о буржуазной демократии от своих английских друзей. Я не обвиняю ее, я только стараюсь показать вам возможные посевы недовольства… Туристы из капиталистических стран тоже влияют на наш нравственный климат…