Андрей Белый - Круг. Альманах артели писателей, книга 4

Подбоченился правой рукой; указательным пальцем левой он сделал стремительный выпад в профессора, точно исполнил рапирный прием, именуемый « прима » и будто воскликнул весьма укоризненно, бесповоротно: «J'accuse!»

— Вы же — бобыль, как и я; богатецкий обед и там всякое — ну-те: да это же — видимость; мы земляки, по беде.

И — пруссак — глаз профессора — желтый паркетик — пруссак:

— Как хомут, повисаем без дела… А впрочем — вкрепил он — хомут довисит до запряжки.

И сделалось: тихо, уютно, смешливо; но — жутко чуть-чуть: занимательно очень. Увидевши Томочку, носом открывшего дверь, поприсел: щелкнул пальцами:

— А собачевина, «Canis domesticus», — здравствуй: пословица есть — обернулся он с корточек — «любишь меня, полюби и собаку мою: собачевина, лапу!»

Схватив Томку за ухо, ухо на нос натянул — на соленый, на мокрый, на песий:

— Породистый понтер; а шишка-то, шишка-то: мой собратан, — улыбнулся он вкривь на профессора, очень довольного ярким вниманием к псу — «я — животное тоже, но я — совершенствуюсь; ты пока — нет.»

И ведь вот — вновь «поймал»: выражение сходства профессора с псом — в очертании носа и челюсти.

Киерко хвастал вниманьем к безделицам: мелочи он наблюдал; и потом соблюдал воедино; и так соблюденное, людям бросал прямо в лоб: выходило же и интересно, и ярко, а память его походила на куль скопидома: оттуда все сыпались разные черточки, полуштришки, мелочишки: сказали б, что — отбросы; но, — из них Киерко строил свои непреложные выводы: даже казался порой воплощенным прогнозом, железной уликою; но до какого-то срока — он медлил: натягивал завесь ленцы, прибауточек шуточек; взглядывал, сиживал, зевывал, странничал, — все с прибауточками, да с покряхтываньем; и ходил с — перевальцем.

Он делал, казалось, десятую долю возможного: вяло пописывал в « Шахматном Обозреньи » под разными подписями: « Цер », « Пук », и « Киерко »; звали же все его: Киерко, так он просил:

— Называйте же — ну-те — меня просто «Киерко»: по-настоящему длинно; и чорт его знает: «Цецерко-Пукиерко».

Делал десятую долю, а прочие девять десятых пролеживал лет двадцать пять на диванчике — в доме напротив, стоящем средь пустоши очень большого двора: в трехъэтажном, известковом, белом; там первый этаж занимали одни бедняки, а второй был почище. Здесь Киерко жил; и отсюда захаживал в шахматы биться он двадцать пять лет (холостым еще помнил профессора); этот последний над ним призадумался:

— Умная шельма Цецерко-Пукиерко: жалко — лентяй.

Иногда начинало казаться: за эту десятую часть ему жизнью отмеренных данных хваталися люди, — и очень, считая присутствие Киерко просто опорой, себе, когда — все исчезало другое. Профессор заметил: когда он испытывал прихоть себя окружить атмосферою Киерко, — Киерко тут и звонился, являясь с ленцою, с лукавым уютом, как будто с минуты последнего их разговора лишь минуло двадцать минут, и как будто вздремнул в смежной комнате Киерко.

Он никому не мешал; он казался простым соблюдателем всяких традиций квартиры: с профессором игрывал в шахматы; с Надей разъигрывались дуэты (тащил он с собой тогда виолончель); с Василисой Сергевною спорил, доказывая, что и « Русская Мысль » никуда не годится, и « Вестник Европы »; с кухаркою даже солил огурцы; пыхал трубочкой, дергался правым плечом и носком, заложив за жилетиком палец — у самой подмышки: и здесь выколачивал пальцами дроби: смешливо и « киерко ».

Вдруг — исчезал; не показывал носу; то снова частил; и профессорше даже казался проведчиком:

— Этот Цецерко, — скажу « а пропо » — он не пишет ли в « Искре ?»

— Ах, Вассочка, что ты, — хихикал профессор.

Однажды спросил:

— Расскажите мне, Киерко, что вы там собственно…

Киерко, в губы втянувши отверстие трубочки — («пох» — вылетали клубочки), ответил ведь, — чорт его драл — на вопрос затаенный:

— Собрания, совокупленья людские — пох-пох — запрещаются же строжайше законами, — ну-те…

Щемил левый глаз; и уткнулся бородкой и трубочкой под потолочек:

— У вас паутиночки: вам бы почистить тут надо.

И свел всю беседу — к чему? К паутинке!

Сегодня профессор был Киерке рад; еще утром подумалось:

— Вот бы пришел к нам Пукиерко: поиграли бы в шахматы.

Он и пришел.

Сели: доску поставили, — передвигали фигурами:

— Ну-те ка… Ферзь-то… А нового что?.. Благосветлова — а!

— Беру пешку.

— Движения ждете воды? — И зрачок, как сверчок, заскакал по предметикам; Киерко им овладел:

— А что, если — профессор продвинул фигуру — да нет: будет все, как и было.

— Он — ну-те — им нужен — скривил ход коня — сволокли рухлядь в кучу; и « сволочь » такую хранят: дескать — быт и традиция… Это ж попахивает миазмами: нет, я, вы знаете, санитар, — и он вкрапил: — «вы — ферзью?»

— Вы, Киерко, есть социалист, — благодушил профессор.

— Да как хотите; а вы « консерватор ?» Нет, знаете — кто? — повертел он носком, вынул трубочку, ею постучал, чиркнул, фыркнул, вкурился и — «пох-пох» — клубочки выстреливали.

— Дело ясное: — ферзью пойду.

— Вы есть анархист: разрушитель: перекувыркиваете математикой головы… Ну-те: да вас бы они уничтожили; вы и прикинулись, будто, как все; совершенно естественно: там патриотика, всякое прочее; были ж «япошки?» Да что, — консерватором сделались: это, позвольте заметить, — как кукиш показанный: надо же жить математику — ну-те… — вкурился, и лихо откинулся, вздернувшись трубочкой, пальцы свои заложил за подтяжки, носок пустил «вертом»:

— А консерваторище не вы — Задопятов — суглил зрачком в доску:

— Съем — ферзь.

— Чорт дери.

— Да-с, либералы — матерые консерваторы, — ну-те; на свете навыворот все: волки выглядят овцами, а овечки — волками — «пох-пох» — вылетали клубочки, и трубочка шипнула.

Встал и привздернул плечо, и — вкривую прошелся, щемя левый глаз, и поплескивая правым веком:

— Ну-те ка — содробите две дроби, которых числители, скажем, — «два», «три».

— Я найду наименьшее кратное — изумился профессор.

— А далее?

— Я числителя каждой умножу на кратное.

— Ну-те: и мы так — согнувшись дугой, стрельнул пальцем в профессора:

— Наименьшее кратное — уравнение экономического отношения, а умножение — рост богатств: прежде чем множить богатства — равнение по наименьшему кратному: фронт единый.

Профессор, не слушая, над опустевшей доскою, приподнял ладонь:

— Чорт дери, — попал в «пат»: и ни шах, и не мат.

Атмосфера уюта — висела; и стало — немного смешно, чуть-чуть жутко.

И киерко .

Уж Митя и Грибиков выбиралися из горлодеров базара — к Арбату, проталкиваясь в копошащемся и гнилом человечнике; перессорились пространства, просвеченные немигающим очерком медноцветного диска.