Саттор Турсун - Три дня одной весны

Теперь фары его машины высвечивали то заснеженную скалистую стену ущелья, величественно неприступную, глядевшую на человека с равнодушием сильного, то черный провал пропасти. На одном из крутых поворотов в свете фар мелькнул борт съехавшего с дороги и уткнувшегося в груду камней грузовика.

Фируз резко затормозил. Грузовик стоял, накренившись, темный и безжизненный.

«Неужели Насир?!»

Он осветил машину фарами. На заднем борту красовалась надпись: «Дорога — не космос!» Фируз похолодел. Он съехал с дороги, подвел машину поближе к грузовику, выскочил из кабины.

Радиатор машины Насира был помят, дверцы кабины закрыты, но стекла вылетели. Из черноты кабины лился сладкий голос магнитофонного певца:

Фируз с трудом открыл дверцу кабины, встал на подножку. Насир с закрытыми глазами, с перекошенным от боли лицом тяжело дышал, запрокинув голову на спинку сиденья. Колонка руля упиралась ему в грудь. Руки обвисли, словно парализованные.

— Насир… — Фируз тронул его за плечо. — Насир!

Насир застонал, приоткрыл глаза, увидел Фируза и, будто недовольный, снова закрыл их.

— Сейчас я вытащу тебя, Насир. Сейчас…

Он обнял Насира за плечи и тихонько потянул на себя.

— Оставь меня. Езжай своей дорогой… — услышал прерывающийся шепот.

Фируз почувствовал, что рука его, обнимавшая Насира за шею, вся в чем-то липком.

«Неужели кровь?!»

Осторожно повернув голову Насира, увидел, что щека его глубоко порезана под самым глазом — видно, осколком стекла; кровь стекала к шее.

— Держись, Насир… — Он снова осторожно потянул его из кабины.

— Ой! — Глаза Насира широко раскрылись от боли, он вскрикнул, потом снова, сквозь зубы: — Езжай своей дорогой…

— Не будь дураком! Как тебя можно оставить, замерзнешь!

— Замерзну?.. — Лицо Насира искривилось от боли и злости. — Сам ты дурак. Катись ты…

— Хорошо, хорошо, я дурак. Давай… — Фируз уже с силой тащил на себя отяжелевшее тело Насира.

На дороге показались огни Сафаровой машины. Он подъехал, выскочил из кабины, подбежал.

— Что случилось?

— Помоги!

Сафар открыл вторую дверцу, влез в кабину и первым делом выключил орущий магнитофон. Потом осторожно попытался освободить Насира.

— Не трогайте меня… Ой… — страдальчески морщась, выкрикивал Насир. — Нога…

Вдвоем они с трудом вытащили Насира из кабины и уложили на снег. Он продолжал кричать и ругаться, и стонал от боли, и не мог согнуть ноги. Набрав снегу, Фируз стер кровь с его лица и шеи, затем ощупал его грудную клетку, руки и ноги. Грудь была, по-видимому, сильно ушиблена.

«Повезло…» — мельком подумал Фируз, но когда он коснулся коленей, Насир снова закричал.

Фируз поднялся.

— С ногами, похоже, дело плохо, — тихо сказал он Сафару.

— Вот что… Посадим его к тебе — вези прямо в больницу. Я останусь здесь, подожду, пока не приедет кто-нибудь из совхоза… Мы ведь отвечаем за груз.

— Может, я останусь? Ты все-таки в командировке, а я совхозный…

— Нет, — запротестовал Сафар. — Замерзнешь, у тебя кабина не обогревается.

— Ладно… Как только доберусь, сразу скажу, чтобы послали кого-нибудь. Может, и сам приеду.

Вдвоем они усадили стонущего Насира в кабину.

Сжав от напряжения зубы, пристально вглядываясь в дорогу, Фируз насколько мог быстро гнал машину вверх по ущелью. «Дворники» едва успевали счищать налипавший снег, натужно гудел мотор. Рядом тихонько, сквозь зубы стонал Насир.

— Потерпи, уж немного осталось. Сейчас доедем…

Фируз не знал, как облегчить Насиру его страдания, ощущение бессилия мешалось в нем с жалостью.

А тот слушал сквозь боль голос ненавистного ему человека и, казалось, ненавидел его еще сильнее — за то, что он подобрал его, не дал замерзнуть на дороге, за то, что везет в больницу, за то, что не скупится на слова утешения, будто адресованы они доброму другу…

Почему я ненавижу тебя? Может, это чувство зародилось еще в школе и было вначале обычным раздражением против сильного ученика, которого учителя вечно ставили мне в пример, упрекая меня в безалаберности и лени?.. Да, точно, неприязнь возникла еще тогда, хотя это было вполне безобидное детское чувство. Но детство ушло, годы пролетели, как мысль, а чувство вражды к тебе выросло и укрепилось и в последние школьные годы разгоралось еще сильнее. Но причина теперь была уже другая — я ревновал тебя к Назокат. Темная злоба вскипала во мне, когда в школе я видел вас рядом. Не думай, что это состояние было приятно мне самому, я старался побороть в себе ревность и злобу, но… я убежден, что любил Назокат сильнее тебя, и это давало мне больше прав на нее, мне она была нужнее… Ты же стоял между нами, сам того не понимая. Ты вообще ничего не понимал. Ты и не знал, наверное, что Назокат любит тебя, но от моего ревнивого взгляда не ускользало ничто… Я надеялся, что окончание школы разлучит вас и я найду пути к ней, к ее сердцу. Но тут случилось невероятное. Мой брат, мой старший брат, которого я должен был почитать, как отца, решил жениться на Назокат и стал преследовать ее. Семью Назокат высоко ставили в селе, отец ее, известный всему району заслуженный учитель, пользовался уважением и почетом. Брат и это принял во внимание. Я видел все, понимал каждый его шаг, видел, как он хладнокровно завладевает девушкой, которую я люблю… И я должен был молчать — не мог же я пойти против воли старшего брата. Я даже не имел права ненавидеть его и поэтому еще больше ненавидел тебя. Если бы Назокат вышла замуж не за брата, а за тебя или кого-нибудь другого, а потом разошлась с мужем, как сейчас, тысячу раз благодарил бы я бога! Ведь тогда появилось бы право высказать ей все, что у меня на сердце, и, может быть, она бы откликнулась… За те два года, что ты был в армии, я стал забывать тебя и стал забывать, что ненавижу тебя, — ведь теперь между нами не стояла Назокат. Ради спокойствия брата я старался задушить в своем сердце невысказанную любовь… Потом Назокат ушла из дома моего брата — боль и растерянность овладели мной. Что делать? Она и свободна и не свободна, ведь брат не оставил намерения вернуть ее… В такое вот время снова появился ты. О какой камень разбить мне мою несчастную голову? Я тебя ненавижу, Фируз, понимаешь, ненавижу! Ты даже представить себе не можешь, что делается со мной, когда вижу тебя рядом с Назокат. Каждая клетка тела, каждый вздох полны одним — ненавистью. Из-за тебя я и брата не хочу сейчас видеть. Он дурак — как мог упустить такую женщину! В последнее время, мне кажется, я ненавижу уже и его, а с вами вместе и просто каждого счастливого человека. Можешь ты понять таков, Фируз?.. Что мне теперь делать? Почему ты не дал мне умереть в этом глухом ущелье? Почему ты не захотел отомстить мне за все зло, которое я причинил тебе, почему сыплешь соль на мои раны, проявляя благородство? Ведь если бы этой ночью мы поменялись ролями, и не ты, а я нашел бы тебя окровавленного, замерзающего в разбитой машине, я еще не знаю, как поступил бы. Мне страшно, Фируз, я боюсь самого себя. Боюсь… А ведь я человек… Об этой моей неизлечимой боли знаю только я да еще господь бог.