Саттор Турсун - Три дня одной весны

Конь быстро домчался до развилки дорог, однако на этот раз хозяин вдруг остановил его, сильно потянув поводья, не разрешил, как всегда, свернуть направо и взлететь на вершину холма, откуда как на ладони открывается вид на кишлак и где он, по обыкновению, резвился…

«Горемычный», — вздохнул Сангин Рамазон.

Он вернулся домой в печальной задумчивости и тут расстроился вконец.

— Вот бессовестная баба, выпустила, а! — воскликнул он и, быстро привязав коня под навесом, разогнал кур, копошившихся в яслях и возле сеновала, у стен и под дверями конюшни. Потом разнуздал коня, но второпях забыл ослабить подпруги и, бросив ему охапку сухого клевера, заспешил, раздраженный, во внутренний двор. — Жена! Эй, жена — закричал еще в проходе.

Но отклика не было.

— Женщина! — гаркнул он, затопав по каменным ступенькам на айван.

— Чего вам? Не глухая, — выходя из комнаты, проворчала старуха.

— Если не глухая, то когда уберешь свои сокровища? Сколько, раз тебе повторять? Втолкую я тебе, наконец, что от твоих проклятых кур никакого прока, только гадят повсюду?!

— Пока к чему-нибудь не придеретесь, день вам не день, — сказала она, спускаясь по ступенькам.

— Вроде тебя…

Сангин Рамазон живо снял галоши, вошел в комнату.

Жена загнала птиц в курятник, вернувшись, расстелила дастархан и подала полную косу [67] Коса — большая суповая чаша. шурпы.

— А сама? — спросил Сангин Рамазон.

— Я ела с Каримом.

— Где он сейчас?

— В школе.

— Сапоги же его стоят?

— Пошел в ботинках…

— Самандар объявился?

— Нет, сама пошла и купила. Знала, что вы не принесете и сегодня.

— Как купила?

— Не бойтесь, ваших денег не тронула. Купила на то, что наработала иглой.

— Красные?

— Кра-асные…

— Эх ты, безмозглая! Да ведь и я видел эти красные ботинки, не слепой!

— Ну и что, если красные? Ногам тепло, и ладно.

— Да ведь красные девчонкам подходят — не парням! Если бы немножко потерпела, свет не перевернулся бы. Объяснили бы, что придет отец и купит что-нибудь получше.

— Ничего, сойдут и красные. Он еще ребенок…

— Довольно! — зло вскричал Сангин Рамазон. — Ясно, что ты за фрукт, от своего ума не пропадешь…

— Вроде вас… — сказала жена и, поднявшись с места, отошла, сердитая, к двери. — И снег сойдет, и эта холодная зима пройдет, и тепло станет, но то, что вы из-за каких-то ботинок обижали внука, не забудется. Бывают же такие деды…

— Ты порадовала, будет с него! — проворчал Сангин Рамазон и сел, скрестив ноги, взял в руку ложку.

Он с аппетитом съел наваристую шурпу, обсосал и разгрыз все косточки-ребрышки, выпил несколько пиалок чаю и, протянув свои толстые ноги к теплой чугунке, опустил голову на подушку.

Дверь была открыта.

В широкое окно, занавески которого так и оставались раздвинутыми, смотрело голубое высокое небо. Но уже не падали на ковер золотые лучи — солнце стояло в зените.

Вскоре Сангин Рамазон уснул.

Когда его жена пришла убирать дастархан, ему снился сон. Он видел себя босоногим мальчишкой. Стояла зима, дул сильный пронизывающий ветер. Сангин Рамазон старался укрыться в соломенной лачуге, прятал голову — оставались снаружи ноги, подтягивал ноги, не знал, куда положить голову.

1979—1980

Перевод Л. Кандинова.

Сделал несколько шагов и невольно остановился. Большой зал ресторана был переполнен. В глубине на полукруглой эстраде изломанно покачивался высокий парень с гитарой, волнистые черные волосы его смолисто переливались в ярком свете люстр, пальцы азартно летали по струнам радужной гитары. Он подмигивал стоявшему рядом саксофонисту, и тот весело надувал толстые щеки.

Джамшед увидел все это как-то одновременно: и сизый дым над столиками, и дрожание люстр, и взлетающие плечи гитариста, и сплетенные пары танцующих, и странно одинокую здесь, сиротливую спину пианиста в углу эстрады — сутулую спину пожилого человека, о чем-то глубоко задумавшегося.

— Не стойте в проходе, молодой человек! Я же вам в который раз повторяю: мест нет! — раздраженный голос администратора, немолодой женщины в нелепом зеленом кокошнике, вернул его к действительности.

Мелодия кончилась. Высокий гитарист сел на стул и бережно уложил на колени гитару, сплетенные пары рассыпались по залу шумной веселой толпой, пианист еще более ссутулился на круглом стульчике у пианино и откинул назад копну черных с проседью волос.

Джамшед повернулся к выходу, но тут его взгляд упал на столик у окна, неподалеку от эстрады. Возле столика было два свободных стула.

— Вон там, кажется, есть место, — сказал он женщине, все еще стоявшей рядом с ним.

Женщина недовольно махнула рукой и удалилась, что-то бормоча под нос.

Осторожно обходя веселые пары, Джамшед приблизился к столику и в нерешительности остановился. Напротив женщины сидел мужчина в дорогом кофейного цвета костюме. Низко склонившись над тарелкой, он быстро и жадно ел, помогая себе ножом. Воротник его белой рубашки был расстегнут, узел галстука съехал набок. Женщина отчужденно смотрела в окно. Перед ней стояла бутылка лимонада и пустой фужер. На столе, в фарфоровой вазе, ярко рдели две алые розы.

Тронув рукой спинку стула, Джамшед спросил у мужчины:

— Извините, здесь свободно?

Мужчина поднял голову, двигая челюстями, посмотрел на Джамшеда и, торопливо проглотив кусок, просиял широким лоснящимся лицом.

— О-о! Дорогой Джамшед-джон! Здравствуйте, здравствуйте! Как ваши дела, как здоровье?

Джамшед растерялся. Этой встречи он не ожидал. У него потемнело в глазах. Нет! Все, что угодно, но только не это! Нет! Бешено застучало сердце, и Джамшед почувствовал, что близок к обмороку. Этого еще не хватало! Он сжал зубы и взял себя в руки. Вежливо поздоровался с мужчиной, но, как ни старался, не смог заставить себя взглянуть на женщину.

— Садитесь, пожалуйста, садитесь, — суетился Джалил. — Дайте на вас посмотреть. Как хорошо, что мы встретились: вернусь домой — будет что отцу вашему рассказать!

Ошеломленный неожиданной и неприятной встречей, Джамшед сел. Ему не хотелось, чтобы Джалил обвинил его в злопамятности.

«Посижу несколько минут и уйду», — решил он.

— Простите меня, я не узнал вас…

— Ничего, дорогой. Я и сам не заметил, как вы подошли. — Джалил улыбнулся, блестя золотыми зубами. — Но… Так как наши сердца полны чистоты и благородства, сама судьба свела нас за этим столиком.

Джалил подозвал официантку, что-то прошептал ей на ухо и вновь повернулся к Джамшеду:

— Ну, рассказывайте. Как дела, жена, дети?

— Благодарю вас, все хорошо. Лучше о себе расскажите.

— А мы вот просто гуляем. Как говорится, и прогулка есть прогулка, и блуждание есть прогулка! Машина у нас своя, хоть и скромненькая, а потому и дорога сюда не дальняя. — Он немного помолчал, пожевал губами, и посмотрел на женщину. — Однако на сей раз, кажется, удовольствия не получили.