Саттор Турсун - Три дня одной весны

— Пусть век твой продлится, сынок!

Юноша без слов взял ее.

…Жалобное пение домбры пронеслось над базаром. Многие торговцы оставили свои товары и поспешили на ее звуки. Казалось, какая-то неведомая сила влекла их к тому месту, где играл юноша.

«Нет, он сильнее моего Саидакрама», — думал старик, вслушиваясь в печальное звучание струн.

Солнце снова скрылось за низкими тяжелыми тучами. Усилившийся ветер принес с дальних вершин запах снегов.

Толпа вокруг юноши росла с каждой минутой.

Старик смотрел поверх голов, и ему казалось, что это не тучи заволокли небо, а бескрайняя суровая пустыня повисла над городом, а по ней, не разбирая дороги, бредет изможденный юноша с печальным взором и длинными слипшимися на лбу волосами. Один во всей пустыне, выбившийся из сил, он падал, поднимался и упрямо шел вперед, словно вдали ждала его родина, отец, мать, любимая… Он знал, что ему не дойти, но продолжал двигаться, посылая проклятия ветру и пыли, застилающей взор.

Домбра умолкла. Видение исчезло, и старик услышал многоголосую толпу.

— Прими наш поклон отцу твоему.

— Вот это талант!

— Пусть не убудет, сынок.

— Душу переворачиваешь…

— Сыграй еще.

— Кто ты, друг?

— Я?.. — растерялся юноша. — Я, как и вы… — Он смущенно опустил глаза и взял третью домбру.

Толпа замерла. Теперь он играл знакомые каждому с детства народные мелодии. Счастливый старик смотрел то на свою домбру, то на пляшущие пальцы юноши и вспоминал пальцы покойного отца: такие же длинные и быстрые. Его бедный отец очень любил эти мелодии и часто наигрывал их долгими вечерами. Только и была у него радость в тяжкой доле — любимые песни.

…Юноша вернул старику домбру и громко, чтобы его услышал Рыжеволосый, сказал:

— Отец, все твои домбры прекрасны!

— Да, домбры замечательные, — подтвердил кто-то в толпе.

— А музыкант какой!

Рыжеволосый смотрел себе под ноги. Юноша, не глядя на него, подошел к Курчавому, забрал авоську.

Возбужденные слушатели продолжали делиться впечатлениями.

— Конечно, настоящий артист…

— Нет, он же сказал…

— Да быть того не может.

— Кем бы он ни был, в его руках счастье.

— Ох, если бы я так мог…

— А слыхал, что он сказал старику про его домбры?

— Да, если бы не он, никто бы на них и внимания не обратил.

— На что они нам, домбры! Была бы картошка.

— Эх ты! Так и сгнием на этом базаре, торгуясь из-за десяти копеек…

— Ей-богу, получил удовольствие!

— А какой скромный…

Старик слушал похвалы юноше и своим домбрам и улыбался. Он был счастлив. Ему захотелось познакомиться с молодым музыкантом, и он стал отыскивать его в толпе. Люди почтительно расступались перед хозяином сладкозвучных домбр. Старик всматривался в лица, но юноши нигде не было.

— Где он?

— Ушел, — равнодушно сказал Рыжеволосый.

Курчавый снова включил магнитофон.

Старик вдруг куда-то заспешил, засуетился. Дрожащими руками стал засовывать в хурджин коврик, домбры и термос.

— Ты куда, старик? Я же хотел купить твою домбру, — пытался остановить его Рыжеволосый.

— На что она тебе? — спросил с издевкой Курчавый. — Все равно играть не умеешь. Я же говорил тебе, купи магнитофон. Будут тебе и песни, и музыка — что душа пожелает.

Рыжеволосый презрительно посмотрел на приятеля и отвернулся. На том месте, где сидел старик, лежала пиала и голубой платок.

— Забыл, глупый…

— Так ему и надо, — сказал Курчавый и потащил приятеля за рукав к автолавке, у которой стал собираться народ.

А в это время старик с хурджином, перекинутым через плечо, быстро удалялся от базара. Прохожие толкали его. Кто-то больно наступил на ногу, однако старик не обращал внимания. Он пытался отыскать в толпе знакомую высокую фигуру. Разноцветные машины, женские наряды, вывески магазинов — все сплелось в сплошное яркое пятно.

«Где же его найти? И зачем он мне? Сказал ведь, что нет у него денег. Эх, деньги! Будь они неладны. И что такое деньги?»

1977

Перевод А. Богатырева.

Она сошла на безлюдном разъезде, затерянном в ночи среди ветра и снега. Окна удаляющихся вагонов осветили крохотный домик дежурного, занесенные склады и еще какие-то неуклюжие строения, которые медленно погрузились во тьму вместе с затихающим перестуком колес.

Старик дежурный, проводив поезд, скрылся в своем обиталище, а женщина все стояла, не отваживаясь шагнуть в охватившую ее черно-белую темень. Наконец она решилась. Подняв воротник пальто, взяла чемоданчик и двинулась в ту сторону, откуда сквозь косую сетку летящего снега тускло просвечивали далекие огни Обраса.

Она шла, слушая скрип собственных шагов. Его временами заглушало ветром, а когда этот одинокий звук снова возвращался, ей чудилось, что это чужие шаги, и она испуганно оглядывалась, но вокруг не было ни души.

Неделю назад Нукра получила от тетушки Халимы телеграмму: «Срочно приезжай, мать больна». Но выехать смогла только вчера, потому что женщина, которой сделали операцию на сердце, была в тяжелом состоянии, и Нукра не имела права оставить ее, пока не убедилась, что кризис миновал. Но что могло случиться с матерью? Осенью она навещала ее, и та была здорова.

Нукра старалась успокоить себя, но сердце ныло, и она шла все быстрее, подгоняемая уже не боязнью, а тоскливым предчувствием близкой и неотвратимой беды.

Мать уехала два года назад — до этого она с Нукрой и ее мужем жила в городе. И хоть во всем был виноват муж, Нукра до сих пор не могла простить себе, что тогда не удержала мать. Ведь она ей дороже и ближе, чем этот мелочный и вздорный человек, теперь, слава богу, бывший муж.

И снова, в который раз, вспомнился день, когда это случилось. Нукра возвратилась из института и сразу почувствовала, что муж не в духе. Дочка играла возле его ног, но он, как бы не замечая ее, сидел насупившись. На вопрос Нукры: «А где мама?» — зло, будто только и ждал, когда она об этом спросит, ответил:

— Я бы и сам хотел знать, где она.

Нукра прошла в комнату, чтобы переодеться. Он последовал за нею и, уже не в силах сдержать раздражение, продолжил:

— Восемь лет я забочусь о твоей матери, кормлю и одеваю ее. Так неужели она не может выполнить мою просьбу — посидеть хоть один день дома? Пока всех соседей не обойдет — не успокоится. Мне это надоело!

Муж был не прав. Целыми днями мать возилась по дому: стирала, варила, смотрела за внучкой. Если и отлучится на минутку, то опять же по делам — в магазин или на базар.