Саттор Турсун - Три дня одной весны

Сулаймон удалился, уехав на дома, и навсегда удалился, приняв славную смерть, — но пока бьется любящее сердце, думал Усмон Азиз, оно будет связано с братом неразрывной нитью памяти, скорби и верности.

Таяла большая семья.

Смерть Сулаймона подкосила отца: год спустя он умер. Вслед за ним умерла и мать. Сгорал от горя Усмон Азиз. Нет, он не жаловался, не бил себя в грудь, не проклинал судьбу — стиснув зубы и погрузившись в себя, он молчал. И так же молча, с бесстрастным лицом принял он решение новой власти, отобравшей у него много земли и скота и поделившей его добро между бедняками. Если смерть забирает человека навсегда, то это вовсе не значит, что так же окончателен установленный Советской властью порядок. Так думал он и ходил с высоко поднятой головой.

И ждал…

Ждал, что минуют невзгоды и что наступит еще — да соизволит бог! — его, Усмон Азиза день.

Второй раз за одну ночь проводив Анвара, тетушка Соро больше не могла заснуть. Страх за сына мучил ее; ворочаясь на постели, видела она множество опасностей, на каждом шагу подстерегающих Анвара. Сердце ее обмирало, и, вспоминая всех святых, она молила Создателя, чтобы пощадил ее единственного и чтобы судьба его не оказалась повторением несчастной судьбы отца, погибшего вдали от Нилу. Хотя бы скорее он женился, думала она. И живо представляла своих внуков, детей Анвара, и радостно улыбалась им.

Но затем с новой силой овладевала тетушкой Соро тревога, и она опять вспоминала, как однажды Анвар вернулся домой со сломанной рукой, и горестно вздыхала, коря его за горячность и нетерпение. Словно четки, перебирала она дни своей и счастливой, и горькой жизни.

Да, она была счастлива — с того дня, как в восемнадцать лет положила голову на одну подушку с Шермаликом. Правду говоря, изобилия они не знали никогда, но всегда была у них крепкая одежда и хлеб, которые зарабатывал муж, возделывая пшеницу и рожь на клочке земли Ходжы Азиз Матина. Тяжкий труд! Но и отец Шермалика, и дед, и прадед его точно так же гнули спину на предков этого бая, с незапамятных пор крепко взявших в свои руки Нилу и его жителей.

Однако их достойная, честная бедность нисколько не мешала их счастью. Ибо Шермалик нежно любил жену и, обращаясь к ней, называл своим прекрасным цветком.

Тетушка Соро печально улыбнулась. Несправедлива судьба, забравшая у нее Шермалика! И жесток жребий, осиротивший Сабохат и Анвара, ее детей…

Пятеро родилось у нее с Шермаликом — родилось пятеро, но в живых остались лишь двое. Первые трое, все мальчики, умирали, не прожив и года. Ах, как они горевали с мужем! И как старалась помочь ей добрая женщина, его мать… Мало того что она ходила к гадалке, надеясь выведать у судьбы ее дальнейшие замыслы; и мало того что она приглашала в дом муллу и тот читал полагающиеся в подобных случаях молитвы; поклонения мазарам [18] Мазар — место захоронения. святых, целебные источники, в которых надлежало совершить обряд омовения, и черная грязь, которой надо было обложить тело, — словом, все самые надежные средства испытала мать Шермалика на своей невестке, не говоря уже об истинно материнских утешениях, едва ли не более необходимых, чем молитвы и омовения.

«Да соизволит бог, — говорила она, — ты еще нарожаешь моему сыну немало мальчишек и девчонок».

И правда: четвертое дитя, девочка по имени Сабохат, нареченная так в память о бабушке Шермалика, по милости бога оказалось здоровым и крепким. Ей вслед, три года спустя, появился Анвар и под любящим присмотром родителей и бабушки набирался сил и делал первые шаги.

«Прекрасный мой цветок, мать детей моих», — говорил Шермалик, лаская жену, и все они были счастливы.

Он погиб, любимый ее Шермалик, опора семьи, гордость матери, погиб, когда Анвару пошел пятый год. Вместе с Усмон Азизом и Курбаном, его слугой, в конце осени погнав овец на базар в Карши, на обратном пути он слетел в пропасть. Так, по крайней мере, говорил Курбан — но что значили жалкие его слова в сравнении с бездыханным телом, которое вечером привезли в их маленький двор! Ей тогда казалось, что будет легче, если она причинит себе боль. И она билась головой о стену, в кровь раздирала лицо, рвала волосы… Свекровь то и дело теряла сознание. (Она скончалась через два года, бедная, истаяв на глазах после смерти сына.)

В тридцать пять лет остаться вдовой с двумя детьми на руках — о, она вскоре узнала, что это значит! За какую только работу не бралась она в доме Усмон Азиза: пекла лепешки, шила одеяла, мыла посуду, носила воду, собирала урожай в саду, сбивала масло, чистила хлев, рубила дрова — она добровольно стала рабыней и заботилась теперь лишь о том, чтобы накормить и одеть своих детей.

Справедливости ради надо сказать, что после революции семейство Ходжы Азиз Матина — то ли из-за охватившего тогда состоятельных людей смятения, то ли по иной причине — стало платить тетушке Соро больше; а когда Сабохат выдавали замуж, хозяин счел нужным вспомнить, что ее покойный отец был его издольщиком, и помог собрать ей приданое. Тетушка Соро со слезами благодарила его, а Ходжы Азиз Матин внушительно отвечал, что он лишь исполнил свой долг правоверного мусульманина. И непонятно ей было, за что невзлюбил почтенное семейство Анвар? И почему он наотрез отказался работать у хозяина? Она с тревогой замечала, что у Анвара началась новая жизнь. Он дружил с красноармейцами, работниками Советской власти, выучился у них грамоте, назвал себя комсомольцем и после бегства Усмон Азиза по вечерам собирал перед мечетью всех желающих читать и писать и с жаром втолковывал им премудрости азбуки. Он стал защитником бедняков, не боялся ссориться из-за них с людьми состоятельными, и те уже поговаривали, что лучше бы тетушке Соро отправить своего непочтительного сына куда-нибудь подальше от возможной беды.

Ах, она и сама видела, что сын ее вступил на опасный путь! И не раз умоляла его жить, как все, — но он только смеялся в ответ и, ласково обнимая ее, говорил, что в новое время нельзя жить по-старому. Два года он учился в Самарканде, вернувшись, стал, по его словам, вожаком комсомольцев, переселился в районный центр, и к нему в дом вскоре перебралась и она.

В этом доме тетушка Соро сполна испытала муку ожидания. Когда Анвар куда-нибудь уезжал, она, наверное, сто раз умирала от дурных предчувствий и оживала только с его возвращением. Именно такое состояние овладело ею и сейчас. Почему сына разбудили в полночь? Почему, вернувшись таким обеспокоенным, он вскоре снова ушел? Куда?.. И она снова повторяла свои укоры, вышептывая их в ночную темноту: зачем ему вся эта беготня, эти собрания и разъезды? Неужто нельзя было добывать свой хлеб так, как от века добывали его предки, — трудясь на земле?