Саттор Турсун - Три дня одной весны

— Дорога дальняя, да и ослик твой не очень силен. Завтра поедешь.

Он увел его к себе домой, где, всласть наговорившись, они крепко заснули.

На рассвете Анвар отправился в Нилу. Счастливую пору переживал он тогда! Он был полон ощущения безграничной свободы и какой-то веселой дерзости, придававшей ему уверенность в собственных силах и убеждавшей, что нет дела, с которым он не смог бы совладать. Усмон Азиз бежал, исчез из селения — и вместе с ним исчезла последняя преграда для новой жизни. Выучившись читать и писать, Анвар приобщал к своим знаниям других; на клочке земли своего небольшого дворика посеял кукурузу; рассчитал, что его небольшие сбережения дадут ему возможность осенью купить козу, и, таким образом, им с мамой зимой не так трудно будет прокормиться; теперь вот стал комсомольцем и радостно сознает свою ответственность перед односельчанами за то, чтобы в Нилу раз и навсегда прекратилась всякая несправедливость. И, обучая людей грамоте, сея на с в о е й земле кукурузу, вступая в комсомол, он твердо знал, что помогает революции.

С такими мыслями он въехал в Нилу, но почти сразу же остановился. Острая тревога мгновенно охватила его. С кладбища шли люди; им навстречу с погребальными носилками двигались другие; из проулка, где по соседству стояли дома Анвара и Таманно, слышались громкие стенания и плач… Он понял, что какое-то тяжкое несчастье обрушилось на селение, и ему стало трудно дышать. Он спешился. Босоногий мальчуган подхватил поводья его осла и проговорил, заикаясь от сильного волнения:

— Отец сказал, ночью напали басмачи, убили трех человек, а двоих захватили с собой…

Пристроившись к толпе, медленно двигавшейся за погребальными носилками, Анвар пошел на кладбище. Из разговоров он понял, что сейчас хоронят второго из тех, кто погиб нынче ночью, а для третьего копают могилу.

На обратном пути рядом с Анваром оказался зять Усмон Азиза, Саидназар. С платком в руках, тяжело вздыхая, он говорил будто бы сам с собой:

— Таков уж этот мир! Не дано знать человеку, убьет ли его какой-нибудь выродок, либо он скончается в кругу родных, которые проводят его с молитвой и слезами. В самом деле: кто мог подумать… Все трое были покорными слугами бога. Но непредсказуемы дела божьи: в одну ночь, без всякой вины… И брат моей жены, покойный мулло Сулаймон, — он ведь тоже безвинным был. По дороге в Дехнав убили его неверные — безгрешного человека! Ты басмач, ты враг Советской власти — так ему сказали и убили.

Анвар не выдержал его ноющего голоса.

— Неправда разве, что басмачом он был?

— Конечно, неправда, — тотчас откликнулся Саидназар. — А кто видел?

— Если неправда, то где он был почти два года? И сюда приезжал — с винтовкой и саблей…

— Был там, где хотел! — недовольно прервал Анвара Саидназар. — Человек он был ученый, много друзей и знакомых имел. Что бы он делал здесь, в этом богом проклятом селе? С кем бы сидел тут за одним дастарханом?

— Вот он и нашел достойных — среди басмачей!

— Нехорошо говоришь, брат…

Анвар махнул рукой:

— Ладно…

— …Никто не может доказать, что покойный был басмачом или был с ними связан. В противном случае брата его схватили бы и повесили за ноги.

— Придет время, докажут. Мулло Сулаймона люди видели с басмачами. И брат его… Он все про него знал. Потому и бежал из селения темной ночью! Испугался! Если совесть чиста — чего бояться?

— Произноси слово, вспомнив бога! Все твои предки ели хлеб-соль с их дастархана, благодаря им светлый день видели… А покойный отец твой? Да и ты сам с матерью и сестрой служили Усмон Азизу и отцу его. Не в их ли доме находил ты себе пропитание?

Стиснув зубы, Анвар молчал. Обидно было слышать эти слова, но что поделаешь — прав был Саидназар! Действительно, и отец, и дед, и прадед Анвара были издольщиками на землях Ходжы Азиз Матина и его предков. И сам он, оставшись сиротой, крутился у дверей дома Усмон Азиза. Был слугой, и худо ли, хорошо, но и он, и мать, и сестра — все они ели хлеб с хозяйского дастархана. Но будь у него другой выход — разве стал бы он прислуживать Усмон Азизу? С нескрываемой насмешкой глядел на него Саидназар. Усилием воли подавив вспыхнувший гнев, Анвар повернулся и с поникшей головой вместе со всеми направился к дому, где оплакивали третью жертву минувшей страшной ночи.

Спиной чувствуя взгляд Саидназара, он думал, что тот ненавидит его — за то, что он, Анвар, перестал быть слугой, перестал служить и м. О н и позволяли ему не умереть с голода — но о н и не хотят, чтобы он сам распоряжался своей жизнью.

Третьей жертвой был отец Таманно.

Но почему?! — едва не закричал Анвар, когда увидел погребальные носилки и залитое слезами, покрытое царапинами лицо любимой. Ведь ее отец был тихий, добрый человек, занятый своим скудным хозяйством и воспитанием единственной дочери, в которой не чаял души. Не пощадить его?! Поднять на него руку?!

В полночь они вошли в село и, разделившись на две группы, ворвались в несколько самых бедных домов. Двое дехкан — скорее всего дрогнув перед угрозами — согласились вступить в ряды в о и н с т в а и с л а м а и немедля отправиться на битву с неверными. Трое других — в их числе отец Таманно — отказались наотрез. Тогда их вывели во двор и задушили рукоятками плеток.

По сей день звучат в ушах Анвара горестные вопли Таманно и ее матери. Но если тогда, глотая слезы, он с ненавистью к убийцам и мучительной жалостью и нежностью к любимой спрашивал себя, отчего так беспощадно небо и почему посылает оно свои сокрушительные удары лишь на головы беззащитных и бедных? — то теперь, пять лет спустя, он твердо знал, что в земных несправедливостях небеса невиновны. Люди с черными душами и черными делами — вот источник зла, насилия и обмана.

Миновав еще один поворот, всадники ехали теперь в незначительном отдалении от реки. Ливень не прекращался. Будто лев, оказавшийся в западне, грозно рычал гром, и вслед ему сверкала молния. Но Анвар уже как бы не замечал ни дождя, ни грома, ни молний — он вызывал в памяти образ Таманно, и она послушно являлась ему: смеющейся и плачущей, беззаботным ребенком и девочкой-подростком… Снова возникал на мгновение тот горестный день — но сразу же вслед ему наплывала череда воспоминаний об их детских играх.

Вдыхая запахи дождя, молодой весенней поросли, Анвар с трепетом думал, что скоро увидит Таманно — ту самую Таманно, которая была некогда веселой, шаловливой девочкой, а ныне стала девушкой, по его глубочайшему убеждению, не имеющей себе равных в красоте и добром нраве.

В детстве им особенно нравилась игра, таинственно называвшаяся «зогобу». Анвар и сейчас не мог сказать, что означает это слово. А тогда, разумеется, и вовсе не ломал себе голову над его смыслом. Но, едва заслышав, как ребятишки на улице начинают кричать: «Зогобу! Зогобу!», во всю прыть мчался к ним, поднимая пыль босыми пятками. И как смеялась Таманно, как радовалась она нехитрой забаве! И как усердно созывала всех в круг — играть в з о г о б у.