Саттор Турсун - Три дня одной весны

— Захочет или нет, не знаю. Но мой Садык говорит, что оставим его у себя, пусть растет вместе с нашими детьми.

— Хорошо, что есть такие люди, как вы. А то ведь могло случиться, что пришлось бы мальчику ходить по дворам. Времена сейчас тяжелые, людям трудно прокормить даже собственных детей.

— Что же делать? У мальчика ведь нет ни одного близкого родственника. Предлагали отдать его в детский дом, но я не согласилась. Да и Садык не согласен. После того как умерла Бунафша и внуки мои остались одни, не могу видеть сирот, сердце разрывается от жалости.

— Врагу не пожелаешь таких дней! Ваш Садык благороден, да пошлет ему бог долгой жизни! Пусть увидит счастье своих детей!

— Если бы бог дал исполниться оказанному вами! — Тетушка Назокат неспешно поднялась. — Постелю-ка я, время позднее, пора ложиться.

Она направилась к сундуку, на котором была сложена постель. Встала и вторая старушка, убрала чайник и пиалы. Теперь Акбар узнал ее. Это была жена Исмат-пахлавона.

«Правильно говорят: от кого отвернется счастье, к тому одна за другой повалят беды. Погибель бы на мою голову!» — прошептал Акбар, не в силах оторваться от окна.

Старушка, наверное, что-то почувствовала — посмотрела тревожно в сторону окна, потом обернулась к тетушке Назокат:

— Кажется, кто-то подглядывает.

Тетушка Назокат удивилась и, бросив на палас снятую с сундука курпачу, направилась к двери.

Акбар сорвался с места, не оглядываясь, пересек двор, выскочил на дорогу и, споткнувшись о камень, упал. Упал и сильно ушибся, и ему не хотелось вставать с земли. Он плакал. Плакал не потому, что разбил в кровь колени, не потому, что умерла жена, не потому, что сын остался сиротой. Плакал о себе самом, о своей жизни, которую сам же и растоптал. Он плакал, и ему казалось, что ледяная глыба боли, вот уже сколько времени давившая на сердце, тает и истекает слезами из его ослепших глаз.

Возле колхозного склада толпился народ. Сюда собралось все селение — от ребятишек до седых стариков, опиравшихся на посохи, и древних старух. Все эти люди принесли с собой кто что мог.

Садык сидел на камне во дворе склада и потирал нывшую ногу. Возле стояли представитель райкома, военный комиссар и еще несколько человек. На земле был расстелен поношенный палас. Люди по очереди подходили к паласу, клали на него свои приношения и тихонько отходили. Какой-то мальчишка положил кусок мыла, а девушка — два вышитых носовых платка. Седая сморщенная старушка принесла две пары вязаных шерстяных носков. Женщина с младенцем на руках, одетая в черное, опустила на палас полмешочка риса. Кто клал горсть кишмиша, кто несколько рублей, кто шапку, кто сапоги… Бухгалтер колхоза сидел на краю паласа, поджав под себя ноги, и записывал имя каждого подходившего и то, что он принес.

Садык смотрел и думал: то, что сейчас происходит тут, в родном селении, — это тоже часть войны. Да, так и есть, только их оружие — презрение к врагу, их щит — вера в победу. Разве то, что люди принесли сюда, чтобы потом послать своим сыновьям на фронт, не освящено слезами сирот и вдов, носящих траур матерей? Разве вещи эти не напоены потом работающих на полях стариков и не окрепших еще ребятишек? И разве солдаты, приняв в руки эти подарки, не примут вместе с ними дух и несгибаемую волю своих отцов и матерей, братьев и сестер? Разве не услышат биение их сердец, полных веры в победу?

— Сынок! Говорят, у наших солдат есть сильное оружие, только забыл, как оно называется…

Голос Исмат-пахлавона прервал течение мыслей Садыка. Старик не сводил глаз с военного комиссара, над головой которого на полоске кумача было написано: «Все для фронта, все для победы!» Он ждал ответа.

— У них много оружия. О каком вы спрашиваете, отец?

— Как называют, которое самое сильное?

— Может, «катюша»?

— Э, нет…

— Танка́! — подал голос мальчишка, который принес кусок мыла.

— Верно, сынок! Да буду я жертвой за тебя! Танка́ называется! — Обернувшись к комиссару, Исмат-пахлавон продолжил: — Я скажу тебе, а ты вникай. Сколько стоит эта танка́?

— Очень дорого, отец.

— Нет, ты все-таки скажи мне, сколько?

— Точно не знаю.

Исмат-пахлавон вытащил из-за пазухи завязанный узелком платок, достал толстую пачку денег, протянул комиссару.

— На эти деньги можно купить один танка́?

Комиссар принял деньги из рук старика, пересчитал и, улыбнувшись, сказал:

— Да вы, отец, оказывается, богатый!

— Да, сынок, я и вправду богатый! — Голос Исмат-пахлавона задрожал. — Эти деньги скопили три моих сына, ушедшие на войну. Они мечтали поставить себе новый дом. На двоих я получил похоронную. Младший, может быть, жив… Я тебе скажу, а ты вникай. На эти деньги, сынок, нужно заказать один хороший танка́ и передать его нашим воинам. От меня и от моих сыновей.

Садык позабыл про раненую ногу, рывком поднялся с камня. У него перехватило дыхание, комок подступил к горлу.

Лицо комиссара посуровело. Конечно, денег Исмат-пахлавона вряд ли хватило бы на танк, но комиссар не стал объяснять этого старику. Лишь крепко пожал его иссохшую руку.

— Спасибо, отец! На эти деньги можно купить не только один, а два танка!

— Еще, сынок, передай нашим воинам, что мы очень ждем их. Пусть поскорее рассчитаются с врагом и возвращаются в родной дом. Земля наша осталась без пахарей. Она ждет их не дождется. Так им, сынок, и передай.

— Передам, отец, обязательно передам, — ответил комиссар и, не выдержав взгляда старика, опустил глаза.

Когда люди разошлись, горные пики были уже освещены закатным заревом, но и они быстро темнели, будто солнце торопилось забрать обратно свет, щедро отданный днем.

Садык неторопливо шагал по извилистой пыльной улочке. Давно у него не было так легко на душе, и это чувство рождало ощущение силы и легкости во всем теле, даже нога, кажется, беспокоила меньше. Ушли прочь ежедневные заботы и тяжелые мысли. То, что он увидел сегодня, сделало его счастливым.

Впереди показался всадник. Садык, присмотревшись, узнал в нем Орлова, начальника районного отдела НКВД. Поравнявшись, он спешился, протянул Садыку руку.

Садык знал Орлова еще с тридцатых годов, тот работал в их районе директором МТС. Когда Садык был на фронте, Орлов несколько раз специально наведывался сюда, чтобы узнать о семье приятеля и хоть в чем-то помочь ей. «У него, сынок, сердце широкое, как река», — говорила Садыку мать.

— Что загрустил? Не случилось ли чего? — с ходу начал Орлов.

— Да нет, — ответил Садык. — Сегодня собирали посылки для фронта…

— Хорошее дело. — Орлов помолчал, вглядываясь в лицо Садыка. — Как мать, дети? Как здоровье? Нога беспокоит?

— Спасибо, все нормально. Позволь спросить и тебя. Почему так изменился, выглядишь усталым?