Саттор Турсун - Три дня одной весны

Сколько он еще выдержит так? До каких пор, словно зверь, будет скрываться в этой пещере на склоне горы? Придут холода, куда деваться тогда? Разве не лучше было с честью лечь на поле боя, чем жить вот так — получеловеком-полузверем? Испугался, жизнь показалась сладкой, не подумал о завтрашнем дне. А сколько страху натерпелся, пока добрался до Заргарона, до своего кишлака. Заботился о том, как уберечь себя, да не подумал, как будет смотреть людям в глаза. Но что теперь жалеть? Сделанного не воротишь, прощения ему нет, а значит, нет и ходу назад. Чего ждать от жизни, когда собственная жена отвернулась? Даже собаку, хоть раз убежавшую из дому, не пускают больше во двор, говорят, стала чужой. Так и он, Акбар… Теперь он человек без чести. Даже когда его кости побелеют под землей, люди будут помнить об этом, будут говорить его внукам и правнукам: твой предок был дезертиром… Нет, здесь оставаться нельзя — нужно скорее уходить. Нужно уйти туда, где его никто не знает. Но как быть с сыном? Как он станет расти без отца? И что ответит, если однажды его спросят, кто был твой отец? Нет, сына он не оставит, возьмет с собой, увезет в какой-нибудь далекий город. Земля велика, всем хватит места. И пропитание можно найти везде… Тысячу раз жаль, что Холбиби не послушалась его! Если бы она не сглупила! Уехали бы в какой-нибудь многолюдный город, где никто не знает, откуда ты и кто ты. А там, глядишь, и война кончится. Не на всю ведь жизнь она! Эх, правду говорят: ума у сорока женщин — что у одной курицы.

Его ранило в конце минувшей зимы в Молдавии, в небольшом селе на берегу Реута. Ранило сразу в двух местах — пулей в правую руку и осколком мины в плечо. В тот же день его с другими ранеными доставили в прифронтовой госпиталь, а потом перевели поглубже в тыл. Там он пролежал два с половиной месяца. Из плеча вынули осколок. Зажила и другая рана, но он еще не мог свободно владеть рукой — плохо слушались пальцы.

Поэтому врачи и отпустили его на месяц домой, и он не помнил себя от радости. Сначала поездом, потом попутными машинами, потом на арбе за десять суток добрался до Заргарона. Жену нашел больной, но сладость встречи заслонила все: Холбиби лила слезы радости, сынишка вцепился в него и боялся отпустить.

Через две недели пришла повестка.

Его вызывали в райцентр на комиссию. И тут Акбар со страхом почувствовал, что две недели, которые он пробыл дома, промелькнули слишком уж быстро, не успел даже наглядеться на сына.

Комиссия определила, что он годен к службе и завтра должен явиться в райвоенкомат. Акбар рассчитывал, что ему дадут по крайней мере еще десять дней отсрочки. Но заключение врачей опрокинуло все надежды, он словно забыл, что приехал лишь на побывку и придется опять возвращаться на фронт.

По дороге в кишлак неожиданная мысль пришла ему в голову. Сначала он испугался ее, даже остановился.

«А что если не возвращаться? Опять каждый день видеть лицо смерти? Во второй раз она может и не промахнуться. Вряд ли я еще раз вырвусь из этого ада живым…»

Эта мысль и страх перед ней всю ночь не давали ему заснуть. Чувствовал он себя скверно, не знал, на что решиться. Словно прорвало плотину — все мысли его теперь сводились к одному: как спасти себя. И другой дороги, кроме как дезертировать, он не видел. Но решиться на это — значит опозорить не только себя, но и свою семью, свой род, свое селение.

Наутро Холбиби, превозмогая слабость, посадила себе на спину маленького Анвара и отправилась провожать мужа в райцентр. Глаза ее всю дорогу не просыхали от слез. Акбар был хмурым. Погруженный в собственные мысли, он так и не нашел слов, чтобы утешить ее. Он все еще не мог ни на что решиться, в голове вертелась одна и та же мысль: «А что, если скрыться, что, если скрыться…»

Глухой ночью, когда поезд остановился на каком-то разъезде, Акбар тихонько спрыгнул из теплушки и нырнул под стоявший на соседнем пути товарный состав. И после того как его поезд тронулся, он в страхе бросился в ночную темень.

Днем Акбар прятался в укромных местах, а ночью, обходя по бездорожью селения, через холмы двигался в сторону Заргарона. Добирался целую неделю. За это время никому не попался на глаза. Лепешек, что Холбиби напекла ему в дорогу, хватило в обрез… На восьмой день, ночью, измученный, до крови сбив ноги, он подошел к своему дому.

Холбиби, увидев мужа, обрадовалась было, но, заглянув в его беспокойные глаза, погасла, лицо ее сделалось испуганным. Она рассказала ему, что приходили двое из военкомата и, кажется, из милиции, спрашивали, не возвращался ли муж домой. Предупредили, чтобы она ничего не скрывала.

— Где вы были все эти дни? — испуганно спрашивала Холбиби.

— Потише, ребенок проснется, — ответил Акбар, показывая на постель маленького Анвара. Ничего не объясняя, спросил: — Что ты им сказала?

— Сказала, уехал, больше ничего не знаю.

— Правильно, и впредь, если кто будет спрашивать, так и говори: не знаю.

Холбиби молчала, приоткрыв рот, губы ее дрожали. Больше она расспрашивать не решалась.

— Да, — шепотом повторил Акбар, — если дорожишь мною, так и скажешь.

До утра он оставался в доме, а на рассвете, взяв с собой старое одеяло, отправился на сеновал.

Холбиби испуганно следила за ним.

— Днем принеси что-нибудь поесть, — распорядился он.

Надо было решать, что делать дальше. Весь день он раздумывал об этом. Оставаться в кишлаке было опасно, даже невозможно, и он решил, что заберет с собой жену и ребенка и уедет с ними куда-нибудь подальше, где его не знают. Стал обдумывать, как им всем втроем добраться до станции.

Ночью он вернулся с сеновала в дом. Теперь ему надо было объяснить свой план Холбиби и заручиться ее поддержкой.

— Продай корову и теленка, женщина.

— К чему нам продавать их?

— Деньги нужны. Уедем в какой-нибудь далекий город. Того, что случилось, не поправишь, здесь оставаться нельзя. Только один путь — уходить.

— Я никуда не поеду.

— Прежде думай, потом говори! Что здесь будешь делать одна?

— Что люди будут делать, то и я.

— Как обойдешься без меня?

— Руки и ноги есть, стану работать, с голоду не помрем. Была бы работа.

— Пожалеешь!

— Если и пожалею, значит, такая моя судьба.

— Зачем упрямишься! Дни безмужней женщины чернее ночи. Продай поскорее корову и теленка, только потихоньку…

— Я же сказала — нет.

— Язык у тебя, вижу, слишком длинный стал, длинноволосая с коротким умом! Или, может, в мое отсутствие нашла себе кого-нибудь с толстой шеей?

Холбиби заплакала.

— «Длинноволосая с коротким умом»! А вы что наделали, такой умный? Если завтра в селении узнают, что вы вернулись, разве я смогу смотреть людям в глаза!