Саттор Турсун - Три дня одной весны

Садык не заметил, как заснул, а под утро его разбудила мать. Дети все так же мирно спали. Тетушка Назокат склонилась над старым деревянным сундуком, украшенным резьбой, в котором когда-то искала и не могла найти нож. В тусклом свете лампы изломанная тень ее едва двигалась по стене.

Он быстро оделся.

— Что случилось, мама?

Вытащив из сундука бязь, которую держала на черный день, тетушка Назокат выпрямилась, обернулась к сыну. Несколько секунд она молча смотрела на него, потом тихо сказала:

— Холбиби умерла…

К полудню все было закончено.

Люди, собравшиеся проводить Холбиби в последний путь, по очереди подходили к ее могиле и сыпали землю. Потом они выложили холмик, накрыли его небольшой каменной плитой, опустились на корточки лицом к Мекке и воздели руки для молитвы.

Солнце с ненужной в эти минуты щедростью заливало свежий могильный холмик, вид которого окутывал сердца живых печалью. Налетел мягкий осенний ветер. Он шевелил подсохшие колючки и полынь, росшие между могилами, травы вздрагивали, словно ветер напоминал о грядущих холодах.

Садык сидел, как и другие, на корточках, молитвенно сложив ладони. Все тело его дрожало, ныла раненая нога. Сжав от напряжения зубы, он смотрел на темную сыроватую землю.

«Боже мой! Еще вчера… вчера сидел с ней, старался подбодрить, а теперь… Разве можно было подумать, что сегодня увижу ее могилу? Почему жизнь так коротка и жестока? Почему такие люди, как Холбиби, не живут спокойно и долго? Почему не получается так, чтобы они могли напиться из арыка, выкопанного их же руками?..»

Окончив молитву, люди провели ладонями по лицу, и Садык наконец поднялся вместе со всеми. Группами по двое, по трое неспешно спускались от кладбища пыльной тропинкой.

— Хорошая была женщина, благослови ее бог!

— Да будет ей место в раю!

— Редкая была женщина, из тех, кто если поранит голову, скрывает под тюбетейкой, если сломает руку — под рукавом [42] Соответствует русской поговорке: «Не выносить сор из избы». .

— Да, выпало страданий на ее долю…

Садык привык постоянно быть среди людей, но сейчас ему захотелось остаться одному. Он незаметно отделился от процессии, пересек арык и колхозный сад, который тянулся от кладбища до самого правления, и поднялся на небольшой холм. Старый карагач на его вершине, казалось, сторожил и сад, и все вокруг. Садык сел в тени, вытянул раненую ногу и стал осторожно ее поглаживать.

Сверху ему хорошо были видны кривые улочки и плоские крыши домов в кишлаке. Листва виноградников, абрикосовых деревьев и тутовника отливала медью. Урожай винограда сняли несколько дней назад, и теперь над опустевшим садом кружились стаи сорок. Они, видимо, отыскивали упавшие ягоды…

И вдруг сквозь птичий гомон, словно наяву, послышался Садыку нежный голос Холбиби. Тогда она вместе с подружками собирала виноград. Он помнит, как она, смеясь, закидывала за спину мелко заплетенные косички, но они все соскальзывали на грудь.

А Холбиби пела:

Садык был тогда бригадиром садоводов. Помнит, сидел на корточках возле сторожки садовника — ее и сейчас отсюда видно — и укладывал в ящик тяжелые виноградные гроздья. В это время кто-то его окликнул. Садык поднял голову и увидел Акбара. Тот принес полную корзину винограда, осторожно опустил на землю.

— Ну? — спросил Садык.

— Да вот, хочу посоветоваться…

— Я слушаю.

— Сколько ног у курицы?

— Что, такой уж секрет?

— Да, секрет… Так сколько ног у курицы?

— Ну одна… [43] Так говорят при обещании не выдавать секрет.

Акбар оглянулся и, убедившись, что никто их не услышит, присел рядом с Садыком.

— Мы убежим, Садык, другого пути нет!

— С кем убежишь, куда? Говори яснее.

— Ты что, не понимаешь, что ли? С Холбиби, конечно!

— Вот так новость! Ну а раз сам все решил, что же ко мне за советом пришел?

— Слушай, но ведь ее отец никогда не согласится. Бог щедро наградил его упрямством! Вчера моя мать в который раз уж ходила к нему, а он даже слушать не стал. Сразу так и заявил: сын ваш мне не по душе, заносчив, самоуверен, как положиться на такого? Нет, не приходите, не заговаривайте о моей дочери. Зря только изнашиваете галоши… Что ж мне остается делать? О какой камень ударить свою голову? Вот я и говорю — придется бежать.

— А Холбиби согласна?

Садык перевернул пустой ящик и сел на него, приготовившись к длинному разговору.

— Она говорит, раз отец не дал согласия сразу, решения своего теперь не изменит. Так что зря, мол, моя мать ходит к ним. Надо искать какой-то другой выход.

— Она все-таки знает, что ты хочешь бежать с ней, или нет?

— Еще не знает.

— Что ж ты тогда за нее решаешь? И далеко ли собираешься бежать? Эх ты! Не знаешь разве, что бедный дядя Кадыр после смерти жены не захотел жениться, чтобы дочь его не знала мачехи, не чувствовала себя сиротой? Он сам нянчил, сам растил ее, кормил и одевал — был за отца и за мать. И теперь ты думаешь, что Холбиби по одному твоему слову убежит из дому, бросит на землю чалму отца? [44] То есть опозорит. По-моему, зря надеешься.

— Тогда скажи, что мне делать?

— Потерпи, что-нибудь придумаем.

— Сколько можно терпеть? Всему есть предел!

Акбар горестно покачал головой, поднял с земли пустую корзину и спустился в сад.

И снова услышал Садык ласковый голос Холбиби:

Ветерок, напоенный запахами сада, трогал подол цветастого платья Холбиби, обрисовывая стройную, как тополек, фигуру, играл концами ее косынки. Девушки из бригады тихонько подпевали ей, а то вдруг начинали шутить и смеяться, наполняя сад веселыми голосами.

Садык знал, что Акбар и Холбиби давно любят друг друга, однако не мог понять, почему упрямится дядя Кадыр. Может, Акбар неправильно вел себя при старике или, не приведи бог, чем-нибудь обидел его? А может, дядя Кадыр другого жениха присмотрел? Что делать? А если попросить дядю Акрама отправиться сватом? Ведь, как он сам говорит, между ним и дядей Кадыром даже конский волос не протащишь [45] Соответствует русской поговорке: «Водой не разлить». . Вместе выросли, чуть ли не под одним одеялом спали. Неужели теперь старик откажет своему другу? Нет, если дядя Акрам согласится пойти сватом, дело может выгореть!

Перед закатом они с Акбаром погрузили на ослов корзины и ящики с виноградом, повезли их на площадку, где готовили кишмиш.

Садык ничего не сказал Акбару о своем намерении, однако по пути домой завернул к дяде Акраму. Тот косил клевер у себя на участке. Долго рассказывал ему Садык о взаимной любви Акбара и Холбиби, а потом улыбнулся, попросил: