Саттор Турсун - Три дня одной весны

Мать Садыка встретила ее приветливо, пригласила к дастархану.

После традиционных расспросов о здоровье Садык поинтересовался:

— Акбар пишет?

Холбиби вздрогнула, как если бы Садык замахнулся на нее, покраснела, опустила глаза. Садык вопросительно глянул на мать. Та укоряюще покачала головой… Садык растерялся.

— Что с вами, сестра? Или я что-то не так сказал?

Холбиби медленно подняла голову, и Садык заметил в глазах ее слезы. Не мигая смотрела она на Садыка, но будто не видела его, потом вдруг поднялась и выбежала со двора.

Вспоминая тот случай, Садык жалел, что обидел Холбиби. Кто знает, может быть, Холбиби подумала тогда, что ему уже известно о дезертирстве Акбара и он спросил о нем нарочно, чтобы лишний раз унизить ее? Садык до сих пор не разобрался, что же удерживало его от того, чтобы пойти навестить Холбиби — то ли стыд за Акбара, то ли воспоминание о своей тогдашней неловкости…

Голос Исмат-пахлавона вернул Садыка к действительности.

— Обиделся, сынок? Правду надо слушать, какой бы горькой она ни была, — говорил старик.

— Нет, дядя, я не обиделся. Вы правы, спасибо за совет.

Садык поднялся, привел со жнивья коня, накинул уздечку, затянул подпругу…

Остановившись у ворот Акбара, он какое-то время раздумывал, но, преодолев последние сомнения, спешился.

Холбиби лежала на суфе под айваном. За то время, что Садык не видел ее, она похудела еще больше, резче обозначились скулы, глаза запали. Ее сынишка Анвар тут же неподалеку от суфы, сидя на земле и напевая что-то свое, лепил из глины домик. Возле Холбиби примостилась тетушка Назокат, занятая шитьем.

Садык поздоровался. Холбиби с трудом оторвала голову от подушки, удивленно и безрадостно посмотрела на председателя и еле слышно сказала:

— Пришли, брат?

— Да, сестра. Как ваше здоровье?

Холбиби опустила голову на подушку, накрылась с головой одеялом и долго, надсадно кашляла.

— Успокойся, доченька, не мучайся так… — Отложив шитье в сторону, тетушка Назокат откинула с лица Холбиби край одеяла, чтобы легче было дышать, налила в пиалу воды, напоила больную.

Садык сел на выцветший палас. Кашель перестал мучить Холбиби, она снова обеспокоенно приподнялась, попросила тетушку Назокат:

— Постелите курпачу для брата…

— Не беспокойтесь, сестра. — Садыку было тяжело глядеть на нее. — Соберитесь-ка лучше с силами!

— Живое тело подвержено болезням… — Глазами, полными слез, Холбиби посмотрела на тетушку Назокат, словно искала поддержки. — Надеюсь, что скоро поправлюсь.

— Конечно, доченька, даст Бог, через несколько дней поднимешься на ноги, — ласково поддержала ее тетушка Назокат. — Разве сыщется на свете человек, никогда не болевший?

Садык положил перед Холбиби два ярко-красных яблока — их дал ему садовник, когда он заглянул по пути в колхозный сад. Холбиби взяла одно в руки, полюбовалась, вдохнула аромат, улыбнулась обессиленно и положила яблоко на прежнее место.

И Садык с болью подумал, что дни этой женщины сочтены. Он с печалью взглянул на мать. Та, закусив губу, краешком глаза смотрела на сына: понимает ли? Садык растерянно покачал головой.

А Холбиби не смотрела на них. Она с щемящей тоской следила за сыном, который беззаботно продолжал свою игру. Взгляд ее был полон любви и скорби.

Садык не мог больше выносить все это.

— Разрешите, сестра, я пойду, — сказал он. И, желая утешить ее, добавил: — Не горюйте, не принимайте близко к сердцу всякие разговоры!

Сказал и тут же пожалел. Имел в виду разговоры о болезни, а получилось — про Акбара. Обидел обреченного человека! Пропади он пропадом, этот Акбар, — не идет из головы, и все тут!

Приподнявшись на постели, Холбиби попросила:

— Задержитесь еще немного, брат, хочу сказать вам… Хоть и много бед на одну мою голову, все же не пригнули они меня к земле. Верю — каждый человек, совершая доброе или злое, творит тем самым добро или зло себе. — Она снова закашлялась, подняла руку к груди, но, одолев слабость, коснулась плеча тетушки Назокат: — Помогите мне сесть…

Тетушка Назокат осторожно приподняла ее, подложила под спину подушку.

— Хочу поблагодарить вас, брат. Хоть и узнали мы в последнее время нужду, однако не голодаем. Осталось еще немного ячменной муки, и пшеница, что вы прислали, пока не тронута… — Холбиби улыбнулась, и Садык на мгновение увидел ее, какой она была прежде, — первая красавица в селении. — У нас в хлеву корова с теленком. Как говорят, лишняя забота — лишняя головная боль. Что, если вы заберете их в колхоз?

— Ну что вы, сестра! Столько людей хотят иметь сейчас дойную корову на дворе, а вы отдаете ее в колхоз. Ведь для Анвар-джона нужно молоко. Пока вы не выздоровели, мама вот поможет, и я стану навещать.

— Я не потому, брат… Если не согласитесь взять корову с теленком на скотный двор, сама отправлю.

— Не торопитесь, сестра, подумайте хорошенько, — уговаривал ее Садык.

— Я много думала, думаю с т о г о с а м о г о д н я… — Она осеклась. Помолчала и добавила: — Я уже подумала, брат. Пришлите кого-нибудь за ними.

Видимо, Холбиби устала от долгого разговора, опустила голову на подушку, на лбу ее выступила испарина.

Садык попрощался и пошел к воротам. Он шел, опустив голову, и на плечи его будто кто взвалил жернов. Когда он отвязывал коня, подошла мать.

— Я останусь с Холбиби на ночь. Очень уж она плоха. Ты возвращайся домой пораньше, забери ребят у соседей.

Садык угрюмо кивнул.

— Нужно бы вызвать врача, — сказал он. — Может, возьмут в больницу.

— И доктор уже был…

— Правда? Кто вызывал?

— Друг твой, Орлов… сам доктора привозил. Вчера был здесь, спрашивал ее о чем-то. Жалел, что не мог повидаться с тобой. Ты в поле был.

— Что говорил доктор?

— Посмотрел ее, оставил лекарство. А на улице сказал мне, ей теперь уже ничто не поможет.

Погасив лампу, Садык растянулся на курпаче. Сон не шел, в комнате было душно. Рядом ровно посапывали ребятишки — Самад и Салех. Вот кто засыпает легко… О чем им думать? Утром проснутся, бабушка накормит… Устанут — заснут, где играли. День для них тянется бесконечно и наполнен интересными и важными событиями. Останутся одни во дворе — пробуют сесть на бурого теленка, привязанного к колышку под тутовником. Теленок не дается, брыкается, — визг, крик, рев… Оба они еще маленькие, не ведают, что растут сиротами. Одному три года, другому — пять. Отец, бабушка, родственники и соседи — все стараются, чтобы тяготы жизни не коснулись их черным крылом…

Глаза Садыка привыкли к темноте, а сон все не шел. Мысли уводили его все дальше и дальше. На сердце было пусто.

Он закрыл глаза, и перед ним возник образ Бунафши. Почудилось, услышал ее плач, пронзительный ее крик. Как она убивалась тогда, провожая его на фронт! Будто сердцем чувствовала, что не суждено больше увидеться.