Саттор Турсун - Три дня одной весны

…Отец Садыка Камол был батраком одного из богатейших землевладельцев этой долины — Расулбая. Он жил с молодой женой Назокат и сыном в маленькой глинобитной лачуге в две комнатки во внешнем дворе байского дома. Камол был трудолюбив, исполнителен, но жил очень бедно.

Последние несколько лет Расулбай не скупился на пустые обещания — как говорится, наполнял подол Камола пустыми орехами:

— Будешь честно работать, станешь моими глазами и ушами — выделю целый таноб хорошего сада. Даст Бог, соберем урожай, тогда и переедешь на собственный участок. Построишь себе дом, заживешь хозяином. Я сам стану заботиться о тебе.

Камол верил словам бая, старался, чтобы и соломинка в хозяйстве не пропала даром. Однако проходил год, другой, завершался сбор урожая, осень уступала место зиме, а Расулбай каждый раз словно бы забывал о давнем своем обещании. Если Камол осмеливался напомнить ему о расчете, тот затевал пространный разговор о земных заботах, о том, как много сделал он для Камола.

— Не беспокойся, братец! Как я могу забыть обещанное тебе? Однако подумай — разве плохо тебе здесь, на моем дворе, под моим крылом? Крыша над головой есть, не знаешь недостатка ни в одежде, ни в пище. Я женил тебя, нарек своим братом, говорю с тобой, как с равным. Потерпи еще немного. Даст бог, соберем осенью урожай, и уж тогда нож твой обязательно будет в курдюке [37] Соответствует русской пословице: «Кататься как сыр в масле». .

Садыку шел тогда девятый год. Он как сейчас помнит — однажды вечером Расулбай подозвал отца и распорядился:

— Завтра утром, да пораньше, возьми десять ослов и отправляйся в Яккабед. Заберешь нашу долю зерна. Там груз как раз для двадцати ослов, за два раза все и перевезешь. Будь внимателен, чтобы голь эта тебя не обманула!

Говоря так, Расулбай имел в виду дядю Акрама, тогда еще молодого издольщика, арендовавшего землю его в Яккабеде.

На рассвете следующего дня Камол собрался в дорогу. Как упрашивал Садык взять его с собой! Как хотелось ему вместе с отцом совершить это далекое путешествие! Однако отец сказал:

— Дорога дальняя, сынок, замучаешься.

Камол вернулся уже в сумерках, пригнал десять навьюченных ослов. Он еле волочил ноги, в лице ни кровинки, на лбу выступили капли холодного пота. С помощью Назокат и сына из последних сил снял с ослов полные мешки, сложил их под айваном байского дома и, хватаясь за грудь, ушел к себе. Ночью он глаз не сомкнул — ворочался с боку на бок, стонал от боли.

Наутро в их дверь заглянул рассерженный Расулбай.

— Уже и солнце взошло, а ты все валяешься! Почему не занес мешки в амбар?

— Неможется мне, сил нет встать…

— Ничего, живое тело не бывает без хвори. Простыл, наверно, вчера, да разве это причина разлеживаться в постели?

— Нет, не простыл… Сердце вот болит. Боюсь, не смогу больше подняться…

Бай с минуту вглядывался в лицо Камола, соображая что-то свое, потом неожиданно улыбнулся краешком губ.

— Что за беда! По лицу вижу — ничего плохого с тобой! Велю сейчас сварить похлебку с топленым маслом. Съешь и сразу поднимешься на ноги, будешь здоровым как скаковой жеребец!

Расулбай вернулся с миской похлебки, поставил ее на дастархан рядом с постелью Камола, сам опустился на курпачу [38] Курпача — узкое стеганое одеяло. .

— Да, братец, поднимайся! Ешь, пока горячее, а то остынет!

С усилием приподнявшись, Камол проглотил несколько ложек и снова уронил голову на подушку.

Расулбай молча поглаживал густую, отливавшую синевой бороду, словно готовился сказать важное. А сказал он вот что:

— Когда я был молод, как ты, горел на работе, не глядел, день или ночь, не знал, что такое болезнь и усталость.

— Такого и со мною прежде не случалось, — ответил Камол. — Побаливало немножко, но можно было пересилить. А вчера, когда возвращался, вдруг так закололо в груди, что не знаю, как и отдышался. И сейчас сердце сжимает, будто на меня большой камень навалили.

— Если дашь себе волю, братец, навалятся и другие болезни, оседлают тебя! Оставь и мысли о них. Смотри, погода портится, собирается дождь. Если сегодня не привезешь оставшееся зерно, оно вымокнет. Выказать неуважение готовому хлебу — грех, братец, большой грех! Поднимайся, съездишь еще разок…

Прочитав над дастарханом молитву, Расулбай пошел было к двери, но задержался, обернулся к Назокат — при бае она прикрывала часть лица уголком платка.

— А ты, дочка, иди во внутренний двор. Женщины собираются печь лепешки, помоги им.

Что оставалось Камолу? Чего не сделаешь ради обещанного куска земли! Пришлось подняться.

Он поцеловал сына, с грустью посмотрел на жену и, погоняя десять байских ослов, пустился в путь. Печален был его прощальный взгляд. Однако ни жена, ни сын, ни он сам не знали, что прощание это — навеки…

Вечером издольщик Акрам привез тело Камола.

На следующий день после похорон он еще раз пришел во двор бая и, протянув вдове нож Камола, сказал:

— Перед смертью покойный дал мне его и просил передать вам, что это единственное наследство, которое он может оставить своему Садыку. Наказывал беречь — глядишь, когда-нибудь и пригодится сыну.

Садыку тогда шел девятый год.

Расулбай не стал дожидаться годовщины смерти Камола и через несколько месяцев взял Назокат в свой дом — сделал ее третьей женой. Бай любил повторять: «Когда сядешь на верблюда, думай о дальней дороге». Он знал, что не получит никакой выгоды, если выгонит Назокат с сыном со своего двора. А взяв ее в жены, кое-что выгадает. Всем известно — Назокат женщина трудолюбивая, умелая, да и красотой ее бог не обделил. Была и еще причина — Расулбай уже давно хотел взять в дом молодую жену. Теперь он не должен платить калым, заботиться о свадьбе — ведь у бедной вдовы нет никаких родственников. Поэтому бай считал, что ему повезло. «Правильно говорят, не пререкайся с тем, кому бог дал, ибо то, что ему дано, дано от бога самого», — говорил Расулбай. Да и Садык будет прислуживать у дверей его дома. Конечно, пока мальчик слабоват, однако минет три-четыре года, и он станет управлять упряжкой волов. А платить ему ничего не надо… Да и люди зауважают его, Расулбая. Скажут, что он хоть и богат, но помогает бедным, заботится о бесприютных… Голубю пара — голубка, соколу — соколиха, а он взял в жены неимущую, согрел отеческой лаской сердце ее сына…

Когда Садык подрос, бай велел ему заготовлять дрова. Каждый день, поднявшись на рассвете, Садык брал с байского дастархана засохшую лепешку, садился на одноухого осла и отправлялся в горы. Он должен был нарубить и привезти сухих арчовых веток. Эта тяжелая работа подростку даже нравилась. Не надо прислуживать у дверей бая, выслушивать упреки хозяина, колкости его старших жен.