Саттор Турсун - Три дня одной весны

— А раз знаешь, почему сердце твое расположено к машине и трактору?

— Помните, дядя, когда я кончил школу, мы уже говорили об этом. И я тогда вам сказал — дальше учиться сейчас не смогу — как оставлю мать? Кто будет зарабатывать нам на жизнь?.. Если все пойдут в институты, кто же будет трактористом? Откуда возьмется хлеб?

— Ты — это не все. Ты внук моего отца; мой отец, твой дед, был уважаемый человек в нашем селе. Ты мой племянник, а я твой дядя, тридцать пять лет проработал на должностях, руководил народом. Ты сын моего брата; мой брат, твой отец, был до войны не просто так себе человек — был и бригадиром в колхозе, и хосилотом [55] Хосилот — руководитель заготовок в колхозе. , и председателем. Что поделаешь, так сложилась судьба: с войны вернулся инвалидом, стал непригоден к труду. Не то сделался бы еще большим человеком, чем я. Ты должен понимать, из какого рода… Есть у меня надежда — сыновья мои, Абдурахим и Абдумалик, станут людьми, даст бог, не запятнают уважаемый наш род. Хочу, чтобы и ты рядом с ними выпрямил спину, а мы — я и твой отец — ступали бы по земле гордо, узнав покой старости. Твой отец, бедный, занятый своими заботами, не думает об этой стороне дела, не думает, что скажут завтра люди. Однако я не устаю заботиться о том, чтобы ты сделался человеком.

Фируз поморщился, но смолчал.

— Отвечай, ты понял, отчего болею за тебя душой?

— Да-а…

— Тогда, племянник, затяни пояс потуже и готовься к учебе. Приемная твоя мать не такая уж бедная, думаю, есть у нее, на что жить. Да и сад свой… И шитьем, верно, подрабатывает, да?

— Нет, дядя, уже пять лет, как перестала шить. Глаза ослабели с годами.

— Разве? Ну, это ничего. О матери не беспокойся. Я скажу ей: если поступишь, каждый месяц по двадцать-тридцать рублей высылать тебе станет. Да еще стипендию от государства получать будешь. Я бы и сам помог тебе, однако сейчас уже не у дел — значит, и возможности нет… Ведь Абдурахиму и Абдумалику тоже деньги нужны.

— Спасибо за заботу, дядя, но я уже сказал: пойду работать здесь, в этом совхозе. Специальность у меня есть, прокормлюсь сам и мать прокормлю.

Аскаров расстроился.

— А я-то, простая душа, шел сюда и думал — может, хоть армия ума тебе прибавила. Однако как был ты зеленым мальчишкой, так и остался! — Он сердито схватил с подушки свою новую шляпу, переложил ее подальше и решительно повалился на бок, а после еще долго недовольно сопел и устраивался поудобнее в ожидании плова.

Солнце скрылось за горной грядой. С улицы доносились крики ребятишек, мычание коров: видно, стадо уже вернулось с пастбища.

«Пора и дяде Хидояту прийти», — подумал Фируз и незаметно посмотрел на Аскарова. Тот, словно в раздумье, полуприкрытыми сонными глазами с легким презрением обозревал дастархан, уставленный разнообразными угощениями.

Зря вы обижаетесь на меня, дядя, и меня зря обижаете. Обо всем этом мы ведь уже говорили с вами три года назад, вечером того дня, когда я получил аттестат, а с ним и свидетельство тракториста. Помните? Вы послали за мной человека — позвали к себе. За вашим столом я сидел, как на иголках, стеснялся вас всех: и вашей жены (хотя в школе я чувствовал себя на ее уроках свободно), и ваших сыновей. Вы пошутили тогда, посмеялись, и, когда увидели, что я обрел способность слышать и понимать, заговорили о жизни… Тогда-то вы и спросили впервые: «Знаешь, что и дядя имеет права отца?» Тогда вы и заговорили впервые, что я должен оставить мать и ехать учиться. Не поднимая головы, я с трудом отвечал вам: «Год-два поработаю, дядя. Потом… мама стала часто болеть, кроме меня, у нее ведь никого…» — «Ну и что, что болеет? — сердились вы. — Как ты не понимаешь, кто она тебе? Просто чужая женщина. Ну вырастила тебя — спасибо! До сегодняшнего дня говорили спасибо. Еще скажем. Ты что за странный человек! Девятнадцать лет, а не можешь отличить белого от черного. Завтра твои проклятья или благодарности кому достанутся? Мне да твоему отцу, твоим родственникам, — но не ей, не чужой этой женщине!» — «Ведь я…» — «Ну что «я», «я», что «я»?! Зачем столько якаешь? Знаю, знаю, чем собрался заняться: сын мой Абдурахим, которого отправлю в институт, пришел и сказал, что в совхозе только и ждут тебя, дадут изношенный трактор! Больше будет стоять в борозде, чем работать». Я растерянно молчал. Вы опорожнили несколько пиалок чаю и уже спокойнее распорядились: «Иди и скажи ей, что будешь учиться. Скажи, это совет дяди. Если она хочет увидеть тебя человеком, согласится. Если возразит — ясно, цель ее: держать тебя слугой у своих дверей..» Никто до сих пор не говорил так о моей матери, сердце мое переворачивалось от жалости к ней. Не знаю, откуда во мне взялась смелость, но я сказал вам тогда, что ничего не стану передавать маме, что, как и решил, пойду работать, что мама вовсе не чужая мне… Вы, очевидно, не ожидали от меня возражений, очень рассердились: «Это все, что можешь ответить?» — «Да, все». — «Э… ты, оказывается, чистый дурак! Э… вставай! Я думаю, как этого босоногого в люди вывести, забочусь о нем, а он — слушайте, — что говорит, и это вместо благодарности!» Маме я ничего не сказал об этом разговоре. Но когда через неделю я подошел к директору совхоза, с которым уже раньше договорился о работе, он повел себя странно. Помялся, помолчал, посмотрел в окно… Затем признался: «Я тебе скажу правду, Фируз. Приходил ко мне твой дядя, Аскаров, просил не давать тебе работы. Оказывается, он хочет учить тебя. Сам знаешь, в совхозе рабочих мест мало, людей много. Я от всего сердца хотел тебе помочь… И парень ты работящий, и трактор знаешь. Однако твой дядя человек почтенный, пользуется уважением, я не могу не считаться с ним. Ты еще молод. Если хочет учить тебя, послушайся, не упрямься…» Я не стал спорить, молча ушел. В тот же день обо всем рассказал отцу. Отец спокойно выслушал, ни разу не перебив и не возразив, а потом, недовольно пристукнув палкой, ответил: «Я сам поговорю с директором. Твой дядя, сынок, слишком привык быть хозяином. Прости его, он всегда был такой». Через два дня отец сказал: «Директор берет тебя, даст трактор». Вы, дядя, и об отце моем говорите, что не до меня ему, но, если б не отец, где бы мне пришлось работать? А мама моя — она же взяла меня, крошечного, — душа уже отлетала, взяла из вашего дома к себе… избавила вас от многих беспокойств, а меня от ненависти вашей жены. Только не думайте, что все это я узнал от матери, — она и слова о вас плохого не сказала. Нет, услыхал от людей… Если человек сирота, вокруг бывает много сочувствующих. Только вот большинство сочувствует лишь на словах…

— Входите, добро пожаловать!

Фируз увидел: мать встретила у калитки дядю Хидоята и его сына Афзала, приглашала их к дастархану.